Бьюкс вернулся со стаканом, отстегнул саблю и уселся рядом с братом.

– Длинный день выдался. Скоро годовщина Геттисбергского сражения – первое июля. Нас ждет большая работа.

Братья немного посидели молча, любуясь вечером. Появились первые светляки – феи с сигнальными огоньками.

– Ты только не пойми меня неправильно, – сказал Жук, – но ты и твои ребята – вы хоть задумываетесь иногда о том, что сражаетесь на стороне рабов?

– Ну, старший братец, ты же понимаешь: война велась совсем не из-за этого.

– Да? А из-за чего же тогда? Напомни-ка мне.

– Ну, да ты и сам все знаешь. Солдат-янки беседует с пленным южанином. Спрашивает его: «Почему вы так нас ненавидите, мятежник Джонни?» А Джонни-мятежник отвечает: «Потому что это наша земля. А вы на ней стоите».

Жук отпил еще глоток своего коктейля.

– Ну, вот мы – янки, и мы здесь, на этой земле.

Бьюкс пожал плечами.

– Ну, ты меня понял.

Они наблюдали за тем, как удлиняются тени.

Жук сказал:

– Мин жалуется, что тут со стороны болота доносится какой-то ужасный запах. Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Ну, на то оно и болото, чтобы вонять.

– Но она уверяет, что это какой-то особый, химический запах. С Пекфассом все в порядке? Он там случайно не устроил какую-нибудь лабораторию по изготовлению денатурата или что-нибудь в этом роде?

– С Пекфассом? В порядке? Да он всегда был «не в порядке» – такой уж уродился.

– Это я знаю. Но Мин говорит, что он в последнее время стал какой-то раздражительный. Обидчивый, что ли.

– Может, он опять со своего старого фургона грохнулся. Ты бы лучше пожалел старика.

– Бьюкс, – сказал Жук. – Я не просто его жалею. Я содержу его. Кормлю и одеваю. Я мог бы найти себе и более вменяемого смотрителя в доме для умалишенных.

– Кстати, Белла проломила ступеньку лестницы.

Жук вздохнул.

– Этой девице пора сбрасывать вес.

– Да уж! Так она скоро всю лестницу обрушит.

– Она почти единственный человек, на которого маман не огрызается. Я загляну к ней после обеда. Как она?

– На днях требовала, чтобы я отвез ее на избирательный участок.

– Это в июне-то?

– Заявила, что хочет проголосовать. За Эйзенхауэра.

Жук задумался.

– Вот что значит болезнь Альцгеймера! В молодости она всегда была за Стивенсона.

Бьюкс понизил голос.

– По-моему, Минди не очень-то довольна нашим уговором.

– Знаю.

– Я слышал, как она говорила по телефону. Нет-нет, я не подслушивал – просто зашел за чем-то на кухню. Но, кажется, она разговаривала с кем-то по поводу приюта.

– Я никуда не собираюсь отправлять ее, Бьюкс. Ни в какое учреждение.

– Да я тебе ничего такого и не предлагал. Я просто заметил, что твоя жена отнюдь не в безумном восторге от нынешнего положения дел.

– Моя жена может катиться…

– Катиться? Куда катиться?

Позади них стояла, скрестив руки, Минди.

– Дорогая! – изображая радостный энтузиазм, выкрикнул Жук. – Я рассказывал Бьюксу, что ты так прекрасно катаешься на лошади, что запросто перепрыгнешь через любой забор. Какой угодно высоты, в каком угодно месте. Ты так прыгаешь…

– Вот как? – холодно сказала Минди. – Спасибо за комплименты, дорогой.

– Ужин еще не готов? Я бы съел целую лошадь! Бьюкс, ты поужинаешь с нами?

– Нет! – поспешно ответил Бьюкс и вскочил на ноги. – Мне нужно отвести Канцлера на ночь в конюшню. Но за предложение – спасибо. Пока, Мин.

Жук и Минди поедали ужин в молчании.

Наконец Жук искательно произнес:

– Дорогая?

Минди подняла глаза от салата из руколы с грейпфрутом и орешками пинии.

– Что. – Без вопросительной интонации. Просто что.

– Я – кретин. Извини.

– За что? За то, что ты рассказывал брату, как здорово я скачу?