— Я хочу попросить в долг, — продолжаю, игнорируя его ехидною усмешку. — Я бы не пришла, если бы был другой выход, — говорю, а сама морщусь от боли, даже не заметила, как на нервах начала заламывать собственные пальцы. Я ненавидела унижаться, ненавидела просить о помощи, но разве у меня был выбор? Нет. Его не было. Мне его не дали.

— И как ты будешь возвращать? — спрашивает с издевкой, вижу, что ему нравится его преимущественное положение, нравится чувствовать собственное превосходство и пользоваться им на полную катушку. Он наслаждается тем, что сейчас я стою перед ним — загнанная в угол, наслаждается понимаем, что от него зависит мое шаткое положение.

— Я работаю, буду возвращаться частями, могу работать на вас, я…

— Да что ты там можешь, — рявкает внезапно. — Все, что ты можешь — раздвигать ноги, как и твоя никчемная мать…

— Да как вы…

— Как я смею? — снова не дает мне договорить, поднимается, выходит из-за стола и направляется в мою сторону, пронизывая меня острым, как иглы, взглядом. А мне хочется попятиться, отступить, только некуда и я вжимаюсь спиной в дверь. — Как у тебя хватило наглости сюда заявиться? — рычит, нависая надо мной, глаза бешенные, ноздри вздымаются при каждом шумном вдохе.

— Я… — мне становится страшно, чувствую себя беспомощной букашкой, которую вот-вот прихлопнут мухобойкой.

Одна, в замкнутом пространстве с человеком, который меня ненавидит. Он же раздавит тебя, Лиса, и глазом не моргнет. И чем я думала, когда шла сюда. Что он сжалится? Поможет? Почему? Потому что вроде как семья? И становится ясно, зачем он пропустил меня, — просто захотел поиздеваться, почувствовать себя вершителем судеб. Мало ему было того дня, когда он выставил нас на улицу, когда отнял дом, по праву принадлежащий мне и маме.

— Думаешь, я не в курсе, чем ты промышляешь? Видел я, как ты работаешь и где, ноги перед мужиками за отдельную плату раздвигаешь, такая же шлюха, как и твоя мать.

Мне хочется ударить его, зарядить по самое не хочу, но я вовремя вспоминаю о своем необдуманном порыве сегодняшним утром, когда ударила хозяина клуба, и бешенные глаза его прихвостня, когда тот выводил меня из кабинета, но, если там все обошлось относительно без потерь, то здесь все могло закончиться иначе. А потому я беру себя в руки и только произношу в ответ:

— Моя мать не шлюха, а вы — вор, и мы оба прекрасно это знаем.

 Он смотрит на меня, во взгляде ни единого намека на страх или сожаление. Он знает, что доказательств у меня нет, а пустые слова и обвинения никто даже слушать не станет. Кто он и кто я.

— Если бы не твоя мать, мой брат бы сейчас был счастливо женат на женщине нашего круга, на той, которая подходила ему по всем параметрам, а вместо этого наша семья понесла потери. Ты и твоя мать нам дорого обошлись. Вовка, идиот, на смазливую мордашку позарился и куда его это привело.

— Мой отец любил мать, ясно вам, он…

— Он любил трахать шлюх, пока одна из них не залетела и не воспроизвела на свет вторую. А теперь пошла вон отсюда, — он толкает дверь позади меня и грубо выталкивает меня в приемную. Я не противлюсь, мне и самой противно здесь находиться. Сволочь. Ненавижу. Развернувшись, пролетаю мимо разглядывающей меня с интересом секретарши и бегу в сторону лестницы. Сердце колотится так, что ему едва хватает места в грудной клетке, а я продолжаю двигаться прочь из этого здания, не замечая льющихся по щекам слез. Ударная волна безысходности и собственного бессилия обрушивается на меня в тот момент, когда я покидаю здание и оказываюсь посреди оживленной улицы. Я просто падаю на стоящую неподалеку скамейку и зарываюсь лицом в ладони. Мною овладевает неконтролируемая истерика, громкие всхлипы доносятся до идущих мимо прохожих, а мне плевать, пусть смотрят, они все равно не поймут. Никто не поймет. Господи, ну за что, за что ты так со мной. Мамочка, я не смогу, просто не смогу смотреть, как она сгорает с каждым днем, как все быстрее из нее уходит жизнь.