Единственную комнатушку, если не считать крошечную кухоньку, на втором этаже двухэтажного многоквартирного дома мы делили втроём: прабабушка Соня, мама и я. Мне досталось кресло-кровать, отданное кем-то из соседей, мама спала на раскладушке, а прабабушка – на диване, у которого не хватало спинки. Впихнуть в квартиру смогли ещё только узкий платяной шкаф да стол у окна, украшенный неизменной кружевной салфеткой. Я подошла к ней, вспоминая, как часто разглядывала узоры, придумывала целые истории. И все-все они были о счастливых семьях.

Родилась я, когда маме едва стукнуло шестнадцать. Родители выгнали её из дому, и её приютила бабушка, моя прабабушка Соня. Старушка сильно болела и очень мало двигалась. Когда я стала достаточно взрослой, чтобы доверить мне простые задания, в мои обязанности стало входить приносить ей еду и воду, а также бегать по мелким поручениям. Иногда, а временами и очень часто, она злилась и ругала меня ни за что. Как я после поняла, скорее всего, не со злобы, а из-за собственной беспомощности, бесполезности и ужасных болей. И всё же все её истерики, всю её ругань перекрывала ласка, которой прабабушка Соня порой одаривала меня. Она подзывала меня к себе, я садилась рядышком на диване и склоняла голову, чтобы слабой, морщинистой руке было легче гладить меня.

– Девочка моя… Хорошая…

Голос, казалось, давно позабытый, раздался с пустого дивана, и слёзы навернулись на глаза. Прабабушка Соня умерла, когда мне исполнилось семь, нас не было рядом – мы переехали. Но то случилось после, а здесь и сейчас я вновь почувствовала себя совсем маленькой.

– Девочка моя… Хорошая моя…

От мамы я ласки почти не получала. Хоть она никогда и не говорила, но я чувствовала, что она считает меня причиной своих бед, а потому я старалась стать как можно незаметнее и в то же время помогать, насколько хватало моих детских сил. Со временем меня начал донимать один и тот же вопрос, который я боялась озвучить, чтобы ещё больше не расстроить маму: где мой папа? Она никогда не рассказывала, кто мой настоящий отец. Единственный раз я поинтересовалась, когда пошла во второй класс. Ребята обзывали меня безотцовщиной, брошенкой и ещё кучей слов, которые я тогда не поняла, но звучали они очень обидно.

– Мама, а у меня папа есть? – спросила я, когда мама вернулась домой в хорошем настроении. Я как раз села делать домашнее задание, приготовила ужин – к тому времени в мой кулинарный репертуар уже входило несколько простых блюд, – навела порядок, накормила прабабушку и вообще вела себя идеально. По крайней мере, я надеялась, что так думает мама.

А она… Она ударила кулаком по кухонному столу, на котором я с краю пристроила учебник и тетрадь. Карандаш скатился на пол, и я подняла широко раскрытые глаза на мать. Я ни разу не видела её в таком состоянии, как в тот день. Она сносила всё на своём пути, кричала, ругалась, билась в истерике, а потом ушла куда-то на ночь глядя и вернулась только под утро. Больше я об отце не заикалась.

А совсем скоро в нашей жизни появился дядя Саша. Тогда ему уже перевалило за сорок, дважды вдовец, без детей, работящий, непьющий – что особо ценилось в нашем посёлке, сейчас он разросся до городка, – и главное, имел серьёзные намерения. Он женился на маме и удочерил меня. Набравшись храбрости после их свадьбы, я назвала его папой, а он… Он, ничуть не пытаясь сдержать силу, наотмашь ударил меня по лицу. Мама всё видела, но смолчала. Велела вытереть кровь, хлещущую из носа, умыться и не реветь. В школе мне пришлось соврать, что я неудачно упала. Наверняка учителя догадывались, а одноклассники нашли очередную причину позубоскалить. Только мой сосед по парте, Коля, не смеялся надо мной и даже угостил шоколадной конфетой.