Женя и правда надулась, а я… не знаю, что сказать. Как-то так получилось, что Вере я скидывала фотографии дома, хвасталась. И про помолвку подруге написала. А с Женей я и не подумала поделиться. Разозлилась, конечно, за то, что она вздумала Игната проверять соблазнением, потому что нечего в чужую жизнь лезть, но ведь простила же. Правда, простила. Однако, даже не подумала перед ней колечком похвастаться.

— Жень, разумеется, я приглашу тебя на свадьбу. А не сказала потому что… ну, у меня все дни заняты, до обеда я здесь, потом еду в наш дом, и контролирую ремонт. Хочу, чтобы до Нового Года успели все косяки исправить, и мебель завезти, чтобы там праздник встретить. Все мысли сейчас о премьере, и о переезде. Прости!

– Но Вере ты рассказала. И про помолвку, да? Да, — ткнула Женя пальцем мне прямо в лоб. — По твоему лицу вижу, что и кольцо она тоже видела!

— Она на связи, а ты сама говоришь, что работы много. Потому и не поделилась, извини. Но я же не скрываю это от тебя, и кольцо не прятала. Не обижайся! Я ведь тебя за твои фокусы прощаю, вот и ты меня прости.

— Ладно, — недовольно буркнула Женя. — Но если на свадьбу не позовешь — не прощу.

— Считай, что уже позвала.

— Начали! — раздался голос нашего худрука.

Мы выглянули из-за кулис. В зрительном зале только работники театра, наши хореографы, педагоги. Оркестр заиграл величественную музыку.

Генеральная репетиция началась.

Ко мне замечаний не было, хотя раньше я что только не выслушивала — и корягой меня называли, иногда матом орали. Такой уж народ — артисты. Сейчас же хвалят, да я и сама чувствую, что великолепна, и в самой лучшей форме нахожусь. Не танцую, а парю, соблазняю, говорю своим телом.

И, неожиданно для самой себя, злюсь. Справа, чуть позади, как и положено замене, мою партию танцует Женя, и это бесит. Я знаю, что она не выйдет на сцену вместо меня, знаю! Будет танцевать Пастушку, и это всего лишь разумная предосторожность, как второй состав на футбольном поле. Но… раздражает. И я ведь понимаю, что любая другая меня бы не бесила, но из-за Жени, которую я люблю, нервничаю.

Неужели я такая сука, что не желаю успеха своей подруге? Быть моей предполагаемой заменой — для нее шанс засветиться в нашем театре, быть замеченной художественным руководителем, и балетмейстером труппы. Видимо, я и правда сука, раз так злюсь, сама не понимая, на что именно.

Сцену прощания со Спартаком я смотрела уже из-за кулис. Рядом Женя пыталась отдышаться, а я во все глаза глядела на сцену — там Фригия оплакивала своего возлюбленного. У меня самой слезы на глаза наворачивались — и от игры артистов, она действительно великолепна, и от того, что сама я никогда не исполню эту роль.

Ни Фригией, ни Никией, ни Одиллией и Одеттой мне не быть. Раймондой и Жизель тоже. Хоть я и не сомневаюсь в правильности своего выбора, это больно — столько лет отдать обучению этому искусству, и когда успех близок, отказаться от него.

— Я вспотела как свинья, — прохрипела Женя. — Да и от тебя не розами пахнет, Слав.

— Угу. И в боку колет, — кивнула я.

Из зала захлопали, и мы вышли на сцену, чтобы выслушать замечания от худрука и хореографов. Несмотря на то, что я не танцевала, а жила ролью, замечания были и ко мне, и к моему более опытному партнеру. И мы отработали ошибки под цепким взглядом постановщика. Затем еще раз, и еще — для закрепления.

— Так, — хлопнул в ладони худрук, — завтра вечером премьера, но утром чтобы все приехали сюда, ясно? Походите по сцене, поживете в декорациях… да-да, я для тебя говорю, Потапова, ты трижды запнулась. Вам нужно привыкнуть, чтобы вечером не опозориться. С девяти до двенадцати будете здесь, потом на пару часов домой, или побудете в театре, даже поспите, а в половину пятого начнете готовиться —грим, костюмы, и так далее. И, умоляю, следите уже за своими костюмами сами! Воплей из-за очередной порванной пачки я слышать не желаю. Это ваша ответственность — костюмы и пуанты. Всем всё ясно?