Ветер дул в лица сидевших на веслах, с неба вода не падала, не лилась, а как будто бы весь воздух состоял из обрушившейся воды, стало трудно дышать. В свете факела было видно, что на дне корабля вода уже поблёскивает, накапливается, и Олег стал кожаным ведром выплёскивать, ему помогали другие, всё превратилось в движение…

Остановилось время.

Ветер уже бесновался, гребцы гребли, вода хлестала. Днепр, где было видно под факелами – кипел, все работали, в свете молний глянцем сверкали мокрые спины, плескалась серебром вода на дне корабля, простреливали струи дождя, дрожала водная рябь. Всё подчинилось единой задаче – двигаться, раз двигаешься, значит, живой – поэтому всё было в движении…

Остановилось время.

И накрыла кромешная тьма.

Тьмы не было только где факел… факела… И даже молоньи, сверкая, озаряли своим сиянием одну только кромешную тьму.

Во тьме и остановилось время.

Олег знал, что надо вычерпывать, он смотрел вниз, выбирал место, где можно зачерпнуть больше и больше выбросить за борт, он понимал, что сейчас всем страшно и все двигаются потому, что им страшно, а когда двигаешься, значит, что-то делаешь, чтобы спастись, но всё равно страшно.

Но страшнее всего, и Олег это знал точно, оттого, что никому не ведомо, когда это кончится.

Поэтому все чувствовали, что время остановилось.

Так уже было 27 лет назад, когда обложили Смоленск.

Смоленск не горел.

Город взяли, обложив со всех сторон, со всех высот, так, чтобы кривичам было видно, что некуда деваться.

И светлые князья вышли.

Ряд положили честный – кривичи больше не платят дани хазарам, а платят Олегу.

Хазар Олег отогнал.

Это было летом, под осень.

Покончив со Смоленском, Олег пошёл на Киев. С собою взял одну малую дружину новгородцев и норманнов, остальные остались вокруг Смоленска не выпустить никого, чтобы не выдали Олеговых планов – куда он пошёл.

На руках был Рюриков сын – малолетний князь Игорь. К Киеву пришли на трёх кораблях, сами оделись как гости в Царьград, продавать мечи и лён. Лён белый, а мечи тонкие, острые и гибкие, таким мечом можно разом смахнуть чью-нибудь нерадивую голову, и, уже падая, голова ещё вопрошала бы: «А что это? А как это?.. А…»

Три корабля вошли в Почайну, и Олег послал людей к Аскольду, сказать… мол, купцы, мол… есть чем торговать.

И стали ждать.

Первые два корабля стали у берега на растянутых ужах, а Олегов корабль пристал к ним. Ратники без оружия, одетые в простые рубахи, сделали вид, что спят усталые после переволо́к из Новгорода Великого, да с дороги, да не выставив охраны. И долго пришлось делать вид – до конца дня и всю ночь, потому что ни Аскольд, ни Дир не шли, будто заподозрили.

И время остановилось.

Олег даже злился, что всё так, будто не дело пришли делать, а – медов пить, да не вовремя!

Но явились Аскольд и Дир, и Олег их не узнал, они стали важные и вдвое шире, чем когда просились у Рюрика осмотреть, что творится по Днепру вниз от Смоленска, но не было им от Рюрика повеления брать Киев силой и править в нём.

И они своими заплывшими глазками не узнали Олега.

– Какой твой товар… Чего везёшь? – спросил Дир, он был совсем седой, выше, шире и старше Аскольда, только так Олег признал, что это Дир. На поясе у Дира висел короткий меч, как игрушечный. У Аскольда висел меч посерьёзнее, но в таких красивых ножнах и с чистой, незахватанной рукоятью из заморской белой кости, что Олег подумал, что не вытаскивал Аскольд ещё своего меча из ножен.

Тогда Олег поклонился и велел поставить по греческому раскладному стулу, а сам махнул рукой на соседний корабль. Радомысл поднял на руках мало́го Игоря и пошёл с ним к Олегу, и вдруг Аскольд вскочил, будто его ужалили, – он узнал Радомысла по его рыжине…