Андрея было жалко. Впрочем, не так, ибо жалко ему было всех четырех сыновей, ни один из которых до сих пор не имел своего удела, но Андрея особенно – как-никак самый младшенький, последыш. Вона какой вымахал, а все в княжичах ходит, хотя этой зимой уже двадцать пять годков исполнилось. А уж про старших и вовсе говорить нечего. Разве лишь первенца Святослава удастся посадить на княжение в Великом Новгороде, да и то если Мстислав Удатный сызнова свой взор к Галичу повернет да перед уходом словцо за двухродного сыновца замолвит, а с остальными и вовсе худо.

Чего греха таить, Рязанское княжество и впрямь было бы неплохим выходом, но и то, что предлагал Андрей, не лезло ни в какие ворота. К тому же пока многое было неясно – сколько сил у младшего Ингваря, решится ли он вообще на войну со своим двухродным стрыем. А главное – будет ли просить помощи у соседей? А если будет, то у каких?

По всему выходило, что у владимирцев, поскольку с черниговцами его сближало лишь наличие общего пращура Святослава Ярославича, вот и все, а кроме того, уж больно много там ныне скопилось безудельных княжат или сидящих на таком крохотном уделе, что только смех. Следовательно, обратись Ингварь к ним, – не миновать делиться. И хорошо делиться.

У владимирцев иное. У них своей земли в избытке. А вот захотят ли они подсобить меньшому Ингварю? Зять его, Константин Всеволодович, ныне и носа не высовывает из своего любимого Ростова, опять же хворает шибко, как ему дочь писала. Да и миролюбив он – не только сам не пойдет, а и прочим может воспретить, хотя тут как сказать… Юрий своего старшего брата скорее всего послушается, а вот Ярослав… Этот горяч, может и на запрет наплевать.

Словом, вопросов имелось много, пожалуй, слишком много, а вот ответов на них – ни одного, так что рассуждать обо всем этом можно хоть до бесконечности – все равно без толку. И Мстислав Романович еще раз протяжно вздохнул, тем не менее подтвердив свое окончательное решение, которое в последние годы все чаще и чаще срывалось с его губ:

– Обождем малость. Тут горячку пороть – себе дороже выйдет, а посему отложи эти блины до другого дни. – И как бы в свое оправдание он еще раз напомнил сыну: – Вон, все помалкивают – и черниговцы, и владимирцы. Выжидают. И нам тако же надобно…

– И сколь ждать? – грустно спросил Андрей.

– Сколь? – Мстислав Романович задумался, но ненадолго, почти сразу отыскав единственно правильный ответ. – Так ведь я уже тебе поведал – пока Мстислав Удатный свое слово не огласил. Нынче, как ни крути, все от него зависит.

– Понятно. – Андрей поднялся с лавки и обреченно вздохнул. – Вот тебе, сынок, кукиш, чего хотишь, того и купишь.

Мстислав Романович в ответ развел руками:

– Жизнь, она такая. Не все в ней сбывается, чего желается.

Киевский князь, как умудренный опытом человек – как-никак разменял седьмой десяток, – говорил разумно, взвешенно и толково. Все в его словах было правдой, кроме одного – и в Черниговском, и в Новгород-Северском, и во Владимиро-Суздальском княжествах все было далеко не так тихо, как ему казалось. И там вот уже который день судили и рядили – как быть дальше.

На письмо рязанского князя Константина Владимировича внимания особо не обращали. Да, написано вроде бы потолковее, нежели полученное месяцем ранее от Глеба, но разве в том дело, кто из них прав, а кто виноват? Речь о другом – пользуясь удобным поводом, стоит ли им идти на Рязань или не стоит.

Черниговцы из числа молодых безудельных княжат основной упор делали на то, что все они, равно как и рязанцы, такие же Святославичи, свой род. К тому же женка одного из убиенных под Исадами князей – Кир-Михаила – меньшая дочь недавно умершего Всеволода Чермного, то есть его брату, Глебу Святославичу, который ныне сидел на черниговском столе, она доводилась братаничной, а потому…