Пристыженный боярин лишь развел руками.

– Кто ж ведал? – уныло протянул он.

Оставалось только осадить и взять на измор, но и тут досада – нельзя. Об этом наглядно свидетельствовали опустевшие городские посады, которыми осаждающие занялись первым делом. Нет, кое-где сыскались людишки, однако не больше десятка, да и то пребывающие в таком возрасте, когда не очень-то боишься пленения с последующей продажей. Причина проста – кто же их купит? А раз прочим жителям хватило времени укрыться в детинце, уповать на то, что гонцы с предупреждением не ускакали в Рязань, было глупо.

Одна надежда – ополчение за день не соберешь и за два тоже. Тут не меньше двух седмиц возиться надо, а по такой грязи и все три, если не месяц. Учитывая, что с одной дружиной князь ратиться не станет, получалось, что время у них есть, хотя излиха мешкать тоже не стоило.

Ну а пока везут пороки[30], изготовленные загодя, но застрявшие в грязи, пришлось дозволить ратникам поживиться добычей в посадах. Правда, добра в домах осталось маловато – самое основное убежавшие под защиту городских стен Ольгова прихватили с собой, но мужики из Ингваревой рати тем не менее сумели разжиться кое-каким скарбом.

В хозяйстве ничего лишним не будет, а потому брали чуть ли не все подряд, особенно железное – ухваты, топоры, горбуши, медяницы[31]. Тут и там возникали споры за забытые хозяевами лады, за старую, изрядно замусоленную и залапанную полсть. Какой-то счастливчик, воровато озираясь, ухитрился засунуть в свой холщовый мешок оставленное ольговской молодкой копытце и, торопясь, пихал туда же никак не помещающуюся сукмяницу. Другой, рядом с ним, не успев ухватить ничего путного, с досадой совал за пазуху изрядный кус востолы. А за брошенное впопыхах нерето[32] два мужика и вовсе устроили что-то вроде состязания по перетягиванию каната.

Жители посадов мрачно наблюдали за происходящим с крепостных стен, сокрушенно вздыхая и сквозь зубы отпуская очередное незатейливое ругательство. Из них напутствие подавиться чужим добром на фоне остальных выглядело наиболее миролюбивым и благожелательным…

Стоявшие на городницах и вежах[33] ольговские вои, дома которых находились внутри детинца, выглядели более веселыми и лишь осыпали переяславских мужиков градом язвительных насмешек, сопровождая каждый поединок из-за трофейной вещицы, ухваченной одновременно двумя или тремя ратниками, ехидными комментариями. Впрочем, пыла у мародеров от этого не убавлялось.

Еще более язвительно встретили защитники Ольгова парламентеров Ингваря, пытавшихся уговорить жителей открыть городские ворота. Общая суть остроумных высказываний заключалась в том, что мешки у воев молодого князя не бездонные, а в данный момент и без того наполнены доверху. Посему пусть их рать сходит к себе в Переяславль, выгрузит награбленное добро, а уж затем возвращается для более обстоятельного разговора. Дай волю ратникам Ингваря – они бы так и поступили, разве что назад по доброй воле не вернулись бы. Однако суровое начальство, которое и без того в бессилии скрежетало зубами, видя, что все задуманное рушится, такой команды конечно же не давало.

Лишь спустя несколько часов, после того как в стане переяславского князя удалось навести относительный порядок, дружинники, пытаясь использовать старую половецкую тактику, приступили к осаде как таковой. Но и здесь тоже изначально все пошло наперекосяк. Стрелы, обмотанные горящей паклей и исправно впивающиеся в кровлю и стены городских домов, никак не хотели разгораться. Виной тому были постоянные дожди со снегом. Из-за них и лошади, везущие четыре порока, окованных добротным железом, прибыли лишь на третьи сутки, да и то к вечеру.