– Что ты наделала?!

В голове лихорадочно проносились мысли о том, что требуется делать в такой ситуации: жгуты, бинты, вызов скорой… Магда же протянула руки, приказывая мне остановиться.

– Я – ничего. Все было как обычно. А вот что наделала ты? Я же тебя просила.

Она печально опустила голову, и черные как смоль пряди обрисовали ее лицо, словно траурная рамка черно-белую фотографию. Мне стало так страшно, что отнялись ноги. Я не могла понять, что происходит. Магда пыталась убить себя? Но кровь с запястий не сочилась: она была запекшейся и темной. Тогда что вообще это значит, о чем она говорит?

– Что я сделала, Магда? – взмолилась я.

– Я просила тебя не смотреть на меня сквозь эти стекла, – глухо ответила Магда и медленно опустилась на один из стульев. Я дрожащей рукой потянулась к очкам, а Магда прошептала что-то вроде «Поздно, теперь поздно». Я сняла их и от неожиданности чуть не лишилась дара речи. Магда снова предстала передо мною во всей красе: смуглая, румяная, со жгуче-черными глазами, которые смотрели теперь не тепло и дружески, как обычно, а чуждо, с холодным укором. Порезов на запястьях не было. Невероятная догадка будто ударила меня изнутри.

– Ты покончила с собой? Ты уже покончила с собой? – спросила я дрожащим голосом, сделав ударение на слове «уже».

– Да, – бросила Магда. – А теперь уходи. Я тебе не пара… такая.

В полной растерянности я не нашла, что возразить, и попятилась к двери, изумленно глядя на ожившую Магду. Не рискнув больше смотреть на нее мертвую через очки, я, не стала их надевать, окинула прощальным взглядом магазин и вылетела на улицу. Как добралась домой, не помню. Все движения я проделывала механически, бездумно. Очнулась я, сидя в кресле в своей квартире, укутанная пледом и сжимающая до побеления пальцев чашку горячего крепкого чая. Наверное, меня знобило, раз я пыталась согреться в и без того теплой комнате. Отставив почти нетронутый чай на столик, я села за компьютер и стала все записывать.

В голове у меня полная каша, все перемешалось, и я не знаю, за что хвататься. Иногда мне кажется, что лучше все забыть. Но если сейчас не опишу произошедшее, то оно постепенно останется просто смутным воспоминанием, ведь до конца из памяти вытравить такое невозможно. И тогда мне будет казаться, что я сумасшедшая, раз нет ни подтверждений, ни доказательств, а остались лишь какие-то неясные образы, то ли виденные, то ли воображаемые. Я пишу и чувствую, как сумбурны мысли, что я пытаюсь здесь изложить, как запутаны предложения, которыми я заполняю пространство для печати.

И все-таки я уже слегка пришла в себя. Когда я выскочила из злосчастного магазина, то была уверена, что больше ни ногой к этому дому и что завтра же подам заявление об увольнении, чтобы не попадать даже в зону его видимости. Но теперь я более-менее восстановила равновесие и не могу отвязаться от желания снова сходить туда в очках и внимательно все изучить. Все, как оно есть на самом деле. Посмотреть на детей, на манекены. Снова зайти к Магде. Теперь я знаю, кто она на самом деле, и меня это очень пугает. Но я так долго с ней общалась, ни о чем не подозревая, и нас столько связывает, что я способна перебороть свой страх.

Вторник, 6 Мая

Вечером

Боже мой! Все еще ужаснее, чем я предполагала! Я отправилась в желтый дом и встретила Лилю с Ромкой. Они позвали меня поиграть, и меня пробирала дрожь от одной мысли, что я нахожусь в этом доме, а из-за того, что я задумала, на душе лежал камень. Мы бегали по лестнице, играя в салки, и когда остановились передохнуть, я неожиданно надела очки. Оба ребенка резко отшатнулись от меня, и я закричала от ужаса: их лица были совершенно черными, обугленными, и они прикрывали их обгоревшими руками. Дети тут же унеслись вверх по лестнице, наверное, навсегда от меня.