Группу эту на равных содержали несколько коммерческих структур. Это только газетчики кричат дурными голосами: «Банки, инвестиции, бизнес – это хорошо, а криминальные структуры – плохо!» На деле же «что такое хорошо» давным-давно слилось с тем, «что такое плохо».

Если бы горластые газетчики добрались до старика Арнаутова, он бы рассказал им очень многое.

Шахбазов не отвечал долго. Арнаутов терпеливо ждал, потому что знал: определитель высветил его номер телефона, и Шахбазов, не помня на память, кому он принадлежит, определит это по карманному компьютеру. Как только определил – поднял трубку. Когда Шахбазов ответил, старик невольно улыбнулся – слишком уж резким, сорочьим, срывающимся на подростковую визгливость, был голос у грозного руководителя коммерческого спецназа. Арнаутов его сразу узнал и тем не менее на всякий случай спросил:

– Армен, ты?

– С утра был он самый, – ответил Шахбазов непререкаемым тоном крупного хозяйственного босса, наученного никогда не произносить «да» и «нет», а обходиться словами, стоящими рядом. Откашлявшись, Шахбазов в свою очередь поинтересовался, хотя прекрасно знал, кто звонит: – А это ты, дед?

– Я!

– Ну и чего там у тебя?

– Дело… Как обычно.

– Раз есть дело – значит, дело твое мы выполним. И тоже – как обычно, – сказал Шахбазов. – Завтра в одиннадцать ноль-ноль буду, дед, у тебя. Не поздно? Или подъехать прямо сейчас?

– Можно завтра в одиннадцать.

Переговорив с Шахбазовым, старик Арнаутов подул на руки и потер их: когда за дело берется Шахбазов – срывов не бывает.

Михаил Рогожкин, несмотря на свои совсем еще не старые годы, успел поколесить по белу свету. И по забугорью, и по Советскому Союзу, когда был Союз, и по России. И не просто поколесить, а и кое-где пожить. В городах самых разных: в Краснодаре и в Вене, в Липецке и Ставрополе, в Адыгее, в ее столице Майкопе и в Калининграде. Холостому человеку, а Рогожкин в свои тридцать два года был еще холостым, многого ведь не надо: главное, чтобы дождь на макушку не капал, под головой была подушка, а утром на столе – стакан горячего чая с бутербродом.

Потом он поселился у младшего брата Леонтия в Белоруссии, в небольшом городке Лиозно. Брат тоже крутил баранку, только не на «длинномере», как Михаил, а на местном автобусе, не выезжавшем за городскую черту, имел справный, с утепленной пристройкой и двумя сараями, домик, жену – пышную хохотушку Галю, двух детишек и тихую, в свое удовольствие, жизнь.

Леонтий поселил брата в пристройке.

– Раскладывай свои вещи, Мишель. Пока тут поживешь, дальше видно будет. Когда женишься, мы тебе вообще такие хоромы забабахаем – в постель на лифте ездить будешь. Понял, Мишель?

– У меня в башке уже седые волосы, куда мне жениться? – отмахнулся от брата старший Рогожкин, засмеялся. Впрочем, смех его быстро увял: ничего веселого в том, что он до тридцати двух лет не женился, не было. – Поздно мне.

– У нас в городе девчонки знаешь какие! – Леонтий сжал в восхищенном прищуре глаза и почмокал губами: – М-м-м-м! Земляника, а не девки. Не удержишься! И главное, мужского пола в городе не хватает: куда ни глянь – одни женщины.

– Хор-рошо! – восхитился старший Рогожкин. – При таком раскладе зачем мне жениться, а? Я и без женитьбы могу взять свое.

– Дурак ты, дурак, – с неожиданной грустью, очень серьезно – видать, по-настоящему жалел своего брата, – произнес Леонтий. – А киндеры? Умрешь, не оставив киндеров на Земле – кто твой род продолжит?

– Ты!

– Дважды дурак, – с сожалением сказал Леонтий.

– Да, ты со своими детьми. Фамилия-то у нас одна? Одна. Значит, все в порядке: род Рогожкиных будет продолжен достойно.