- А отдыхать они будут тут? – догадался Лешек.

- А то…

- А граница?

- Молодежь приглядит. Небось, на границе просто и понятно все.

- Справятся ли?

- А куда деваться, - Димитрий пожал плечами. – С бунтом справились бы, стало быть, и за границей присмотрят. Но вообще там тоже спокойно. Так что, вероятнее всего, союзников у него нет, тех, которых стоило бы по-настоящему опасаться.

Лешек вновь кивнул, но как-то так, рассеянно.

- Войсковые учения вот проводим. Готовим портальных магов и армию действовать сообща… техника быстрой переброски…

…и перебросят части к Арсинору, правда, в ночь перед празднеством и на дальние поля, на которых осенью ярмарки становятся. Ныне там тишь да грязь.

Глядишь, и хватит.

Должно хватить.

- Без жертв не обойдемся, - Димитрий встал. Это его и мучило. Хотелось выскочить из дворца и заорать: мол, не ходите люди… спасайтесь… только знал: не услышат, а коль и услышат, то… паника никому не нужна. – Постараемся, но… не обойдемся…

Патрули.

Солдаты.

Маги… оцепление двойное. Менталисты, которых стянули отовсюду, откуда только можно, с одною задачей: не дать толпе сорваться. И они, одетые в штатское, будут гулять, будут сливаться с этой толпой, поднимать чарки и произносить здравицы.

Славься Империя.

Славься…

Сто лет… и двести, и всю тысячу…

…только не удержат, потому как тот, кто затеял игру, знает про всю эту мышиную возню, и не пугает она его, напротив…

…чего они не поняли?

Чего не рассчитали.

- А из остального… в письмах покойной ничего нового. Там сплошные вздохи и стенания. Кровь на розе принадлежит девушке. В общем, тут снова пусто. С той, которую Стрежницкий подстрелил, тоже работаем.

Димитрий поморщился, потому как голова опять заныла.

- У меня такое чувство, что нас за нос водят.

- Идем, - Лешек протянул руку. – У нас есть еще время… и знаешь, мне давно казалось, что стоит побеседовать с отцом.

Милостью Божию Его императорское величество Александр IV, самодержавный властитель всея Арсийской империи, а также земель Ближних и Дальних, островов Венейских и трех морей пребывал в том меланхолично-мрачном настроении, которым травились пиявки.

Они, посаженные на высочайшее чело, дабы оттянуть дурную кровь, а с нею и мысли беспокойные, ибо именно в них по разумению многих и заключались болезни, наливались краснотой и отваливались. Целители качали головами, а франкский аптекарь, удостоенный высочайшей чести продемонстрировать тайное свое знание, цокал языком.

- Видеть? – он с восторгом поднимал очередную раздувшуюся пиявку и крутился на пяточках, дабы все собравшиеся сполна смогли оценить ее страшный вид. – Вот она, болезнь! Внутря!

Пиявка отправлялась в банку.

Придворные охали.

Вздыхали.

И переглядывались со значением: мол, недолго уже осталось царю, коль от крови его пиявки дохнут. А стало быть, пришло время не только подумать о будущем, но и сделать что-нибудь, дабы это самое будущее не упустить.

- Папенька! – цесаревич кинулся к постели, выбивши щипчики из рук аптекаря. Те щелкнули, отправляя в полет очередную красную пиявку.

Кто-то охнул.

Кто-то взвизгнул.

- Не помирай, папенька! – цесаревич шмыгнул носом и кулачком его вытер. А писарчук, за его императорским высочеством к самой постели пробравшийся, платочек сунул.

- Не буду, - пообещал император, глаза прикрывая.

- И пиявок не губи, - цесаревич отколупал начавшую набухать пиявку и сунул ее в руки писарчука, а тот, не удержавши этакое подношение, выронил к вящему неудовольствию аптекаря. – Все ж живые твари… жалко их…

- Сии твари есть зосдать Господь дабы здоровить сильно! – воскликнул франк, пиявку подымая. Ее он отправил в банку к дохлым товаркам. – Они пить дурная кровь. И когда выпить весь, ваш отец жить!