Я замялась, отведя взгляд, надеясь призвать спокойствие. Пока я ИХ не видела было легче.

 – Мам, – посмотрела я на изображение улыбающейся красивой женщины, которую ни капли не испортил возраст. – Раз уж я решила тебя сдать, будет справедливо, если я скажу, что папе всегда не нравился твой борщ, хотя он никогда тебе об этом не говорил. И он кис уже в первый день, потому что папа намеренно лил в кастрюльку сметану или ряженку, чтобы уже к ужину вся кастрюля блюда была непригодна. По правде говоря, борщи у тебя никогда не получались, потому мы с Вовкой всегда тебя отвлекали, позволяя папе сделать своё «чёрное дело», – хохотнула я, смахивая со щеки первую слезинку. Нужно было брать платок. Почему я не подумала? А! Точно, я же торопилась! – Простите, что-то я совсем расклеилась. Я помню, что вы не любите слёзы. Прошу меня извинить. Обстановка, знаете ли, располагает, – развела я руками, досадуя, что нос и лицо приходится утирать рукой. – У меня всё хорошо, – с преувеличенной жизнерадостной улыбкой сообщила я, а после несколько минут описывала последние новости.

– … а ещё Егорка недавно сказал первое слово! Катька с Вовкой не соглашаются, но я точно знаю, что это исковерканное слово «Няня», он всегда говорит одно и то же, когда видит меня. Пусть и немного коряво. А его родители просто злятся, что их сын назвал меня, раньше их, – важно заметила я, хотя удержать дрожь подбородка становилось просто невыносимо, а шмыгала распухшим и мокрым носом я уже неприлично часто. Мама бы расстроилась. – Очень жаль, что вы так и не увидели Егорку. Он просто замечательный. Такой славной, умный, добрый и сообразительный. И словами не передать, как я жалею, что он никогда не увидит вас живыми. Вы бы стали просто удивительными бабушкой и дедушкой. Простите, что я лишила вас этой возможности, – всхлипнула я и разразилась рыданиями, закрыв лицо ладонями и сев на корточки. – Простите! Простите, это неправильно, неправильно! Всё не должно было обернуться так! Вы были, как всегда, правы, но мне не хватило мозгов, этого понять. Я знаю, что вы меня не простите, и Вовка не простит. Егорка тоже, ведь я лишила его любящих бабушки и дедушки. Мне жаль, так жаль. Я каждый день прошу прощения… Простите…

– Достаточно, – услышала я над собой холодное и резкое, а после почувствовала, как меня хватают за локоть и дёргают вверх, ставя на ноги. Открыла заплаканное лицо и встретилась со злыми карими глазами. Мужчина разглядывал меня с секунду, дёрнул щекой, а после поволок меня в сторону от могилы родителей.

– Что ты делаешь? – возмутилась я громко и попыталась вырваться из цепкого, стального захвата его пальцев. – Пусти меня немедленно!

Несмотря на то, что мужчина хромал, очень скоро Рязанов усадил меня на ближайшую лавочку, спиной к могиле родителей, опустился рядом и протянул мне белоснежный платок, который достал из кармана пиджака.

– Утрись, – холодно заметил он, пока я изумлённо палилась в его лицо, стараясь подыскать слова покрепче, чтобы обматерить нахала. – Сейчас принесут воду, ты же не хочешь, чтобы тебя увидели в таком состоянии? – добавил он, отчего я тут же удивлённо моргнула и даже хрюкнула, моментально забыв про мат. – У тебя, кажется, даже уши мокрые. Это я так, если ты не знала. Но если так и задумано, то извини, – продолжил Илья невозмутимо и посмотрел куда-то вдаль. – О, как раз Павел идёт с бутылкой.

Это подействовало, я выхватила из его рук платок и стала судорожно утираться, и даже смачно высморкалась. В моем воспалённом мозгу даже не возникла мысль, что меня банально развели. Нет, мужчина из машины и правда вскоре подошёл, и даже вместе с бутылкой, но к тому моменту я уже приняла вид человека, а не амёбы. Однако поведение Рязанова показалось мне, как минимум, возмутительным. Поэтому, когда водитель подал мне бутылку с водой и скрылся в обратном направлении по кивку своего начальника, я спросила: