– Сейчас буду выглядеть, как потасканный пес. Даже ни одну бабу не смогу трахнуть.

Друг откровенно смеется. Да… в этой псине ни капли жалости к пострадавшим.

– Не обольщайся, но ты уже выглядишь так. Забавно, что на смертном одре ты думаешь о том, чтобы кому-то всадить.

– Влад, блять, не начинай, а?

– Чего дергаешься? Если это муки совести так расслабься. Ну, нет девке восемнадцати, но другим-то есть! Пойдешь тестировать свой новый трахадром, как только поправишься. Ну, или если поправишься, – добавляет он с улыбкой и подходит ко мне впритык. Рука его тянется к моей груди и…

– Ты чего? – шарахаюсь в сторону.

– Да успокойся, – ржет. – Я не собирался покушаться на твою честь. Давай рану посмотрим, заодно перебинтуем.

Киваю и позволяю стянуть с себя бинт. Влад молча оценивает мое состояние и уже совершенно без улыбки.

– Что там, док?

– Знаешь, вообще-то, хреново дело, Слав, – смотрит на меня неотрывно. – Ну-ка садись.

Смиренно повинуюсь и сажусь на кровать. Пока Влад ковыряется в моей ране, которая уже и попахивает странно, я пытаюсь вспомнить девчонку.

Единственная дочь Андрея. Как ее так? Леночка… он все время звал ее Леночкой. Видел ее всего лишь раз, совсем малая была. В платье зеленом и косами длинными. С бантами на голове. Да, точно. Она ехала на велосипеде и когда увидела своего отца, разогналась и упала. Я тогда стоял рядом с Андреем. Помню, как дал ему несколько выходных и палату оплатил в клинике. Малявка же сильно расшиблась. А он, сука, предал меня. Мразь.

– Слава, дело дрянь. У тебя, похоже, интоксикация. Может, в больничку все-таки?

– Владислав, давай по-русски.

– Понятно, значит, водкой лечиться будем. Шучу. Отравлен ты.

– Час от часу не легче. И спасибо, что заявляешь это так легко и непринуждённо, иначе бы я расстроился еще больше. Ну что, хренач капельницу, антибиотики, витаминки.

– Даже не спросишь, чем отравлен?

– Явно не пулей серебряной, – выдыхаю. Хочу в душ, а то воняю как бомжара. Таким жахлым я не то, что к девке не пойду – даже из комнаты не выйду. – Предполагаю, что кровью своей Истинной.

– Что ж ты Слава, при первой встрече полез метки ставить? Как вчера родился, ей-богу. Нельзя же бяку в рот брать, пока получше не узнаешь, кто перед тобой. Справки там всякие изучить надо, в конце концов, убедиться в совершеннолетии истинной. А ты… Эх, – махнул наигранно в мою сторону и набрал в шприц какую-то дрянь.

– Вопрос, сколько мне осталось? Надо дела все подчистить. Созывай клан. Блять. Кому бизнес передать, Рус ведь совсем пиздюк. Камила тоже не справится.

– Эй, эй, расслабься! Ты еще живой.

– Нравится мне твое «еще», Владик, – стоя в ванной сплёвываю горечь на кафель и ударяю кулаком в зеркало. То трескается и рассыпается в раковину, Влад лишь цокает мне в спину.

Ну да. А кто бы имел стабильные нервы в таком положении?

– Что ты, сука, такой спокойный? Ждешь, что салатиков пожрешь?

– Я не пойму, чего ты нервничаешь?

– И ты еще спрашиваешь? Вкусил, блять, крови Истинной своей, которая дитя дитем. Клянусь, я всю жизнь считал, что моя мать травит байки, чтобы запугать, что кровь истинной до совершеннолетия отравлена.

– Ты живой пример того, что сказка оказалась правдой.

– Да… Я живой пример, – усмехаюсь, глядя на то, как своей кровью заляпываю некогда белоснежный кафель. – Пока живой. Я не понял даже, когда голову потерял. В какую секунду думал не я, а волчья сущность. Почувствовал ее и все. Свое почувствовал. И знаешь, даже мысли не возникло тормознуть. Сущность внутри сказала брать. И я взял. Свое взял, – смотрю в глаза друга, хрен пойми чего ожидая. Сочувствия? Да на хрен оно мне сдалось. Понимания? Да хер ли он понимает меня сейчас. Навряд ли вообще найдется тот, кто поймет. – Что делать теперь? Я же увидел ее и почувствовал. Что, если сорвусь, когда увижу ее снова?