Мы убили шифровика, в этом никаких сомнений. Но он не был инопланетянином, не обладал разумом. Лейкоцит с манипуляторами, тупой как пробка. И все.

Гораздо легче жить, когда у тебя на совести порча имущества, а не убийство.

С Челси меня познакомил Роберт Паглиньо. Возможно, когда наши отношения пошли под откос, он почувствовал себя ответственным. А может, Челси, любительница клеить битые чашки, попросила его вмешаться. Как бы то ни было, с той минуты, как мы сели за столик в «КуБите», мне стало ясно, что пригласил он меня не только ради компании.

Паг заказал коктейль из нейротропов на льду. Я ограничился «Рикардсом» [58].

– Все так же старомоден, – начал Паг.

– Все так же ходишь кругами, – заметил я.

– Так очевидно, да? – Он сделал глоток. – Поделом мне водить за нос профессионального жаргонавта.

– Жаргонавтика тут не при чем. Ты бы и колли не обманул.

По правде сказать, графы Пага никогда не подсказывали мне то, о чем бы я уже не знал. Но, понимая его, я не получал форы. Может, потому, что мы с ним слишком хорошо друг друга знали?

– Ну, – сказал он, – колись.

– Нечего рассказывать. Она познакомилась со мной настоящим.

– Скверно.

– Что она тебе рассказала?

– Мне? Ничего.

Я взглянул на него поверх бокала.

Паг вздохнул.

– Она знает, что ты ей изменяешь.

– Я что?!

– Изменяешь. С моделью.

– Это же ее модель!

– Но не она сама.

– Нет, не она. Модель не пускает газы, не скандалит и не закатывает истерики всякий раз, когда я отказываюсь волочиться на встречу с ее семьей. Я нежно люблю эту женщину, но послушай… ты когда в последний раз трахался вживую?

– В семьдесят четвертом, – признался он.

– Шутишь, – я думал, у Пага вообще не было такого опыта.

– В промежутках между контрактами работал в медицинских миссиях, колесил по странам третьего мира. В Техасе трахи и охи еще в ходу, – Паг глотнул тропа. – Мне в общем-то понравилось.

– Экзотика приедается.

– Не поспоришь.

– И, Паг, я же не делаю ничего необычного. Это у нее особые запросы. И дело не только в сексе. Она же постоянно меня расспрашивает… все хочет чего-то разузнать.

– Например?

– Да ненужные какие-то расспросы. О моем детстве. О семье. А это мое личное дело, что, так сложно понять?

– Ей просто интересно. Знаешь, не все считают детские воспоминания запретной темой.

– Спасибо, просветил!

Можно подумать, раньше никто мною не интересовался. Например, Хелен еще как интересовалась, перешаривала мой шкаф, фильтровала почту и ходила за мной из комнаты в комнату, расспрашивая мебель и занавески, почему я вечно мрачный и замкнутый. Ей было так интересно, что она не выпускала меня из дому без исповеди. В возрасте двенадцати лет у меня хватило дурости отдаться ей на милость. Это личное, мам! Я бы не хотел об этом говорить. А потом долго прятался в ванной, когда она начала допрос: а может, у меня проблемы в сети, или с девочкой, или… с мальчиком; и что случилось, и почему я не могу просто довериться родной матери – разве я не знаю, что во всем могу на нее положиться? Я переждал и непреклонный стук в дверь, и настойчивые озабоченные вопросы, и наконец, озлобленное молчание, пока абсолютно не был уверен в том, что она ушла. Пять часов сидел там, прежде чем выйти, а Хелен все еще стояла в коридоре, сложив руки на груди; ее глаза тлели разочарованием и укором. В тот же вечер она сняла замок с двери ванной, потому что родным незачем друг от друга запираться. Ей было очень интересно!

– Сири, – вполголоса окликнул меня Паг.