– Еще одна галлюцинация? – спросил я.

Каннингем пососал сигарету и пожал плечами.

– Есть много способов обмануть человеческий глаз. Любопытно, что иллюзия рассеялась в присутствии нескольких свидетелей. Но если вам нужен конкретный механизм, дайте мне больше материала для работы, а не только это, – он ткнул окурком в сторону подгоревших останков.

– Но… – Джеймс перевела дыхание, собираясь с силами. – Мы говорим о системе… как минимум, высокоразвитой, очень сложной, с огромной вычислительной мощностью.

Каннингем снова кивнул:

– По моим прикидкам, нервная ткань составляет почти тридцать процентов массы тела.

– Значит, оно разумно, – почти прошептала Сьюзен.

– Никоим образом.

– Но… тридцать процентов…

– Тридцать процентов моторной и сенсорной проводки. – Еще одна затяжка. – Почти как у осьминога: нейронов огромное количество, но половина уходит на тонкое управление присосками.

– Насколько мне известно, осьминоги умны, – заметила Джеймс.

– По меркам моллюсков – безусловно. Но ты представляешь, сколько потребуется дополнительных проводников, если фоторецепторы в твоем глазу раскиданы по всей поверхности тела? Для начала понадобятся триста миллионов удлинителей от полумиллиметра до двух метров длиной. Это приведет к рассинхронизации сигналов, и потребуются миллиарды дополнительных логических вентилей для согласования входа. А в результате вся система даст тебе всего один неподвижный кадр, без фильтров, опознания и последовательной интеграции.

Судорога. Затяжка.

– Теперь прибавь дополнительную проводку, чтобы сфокусировать на цели все эти глазки или переслать информацию отдельным хроматофорам. И еще вычислительные мощности для запуска хроматофоров по одному. Возможно, тридцати процентов массы тела на это хватит, но я сильно сомневаюсь, чтобы там осталось место на философию и науку, – он махнул рукой куда-то в сторону трюма. – Это…

– Шифровик, – подсказала Джеймс.

Каннингем покатал слово на языке.

– Очень удачно. Этот шифровик – абсолютное чудо эволюционной инженерии. И он туп как пробка.

Краткая пауза.

– Тогда, что они такое? – спросила наконец Джеймс. – Домашние зверюшки?

– Канарейки на руднике, – предположила Бейтс.

– Может, и меньше того, – отозвался Каннингем. – Вероятно, это лишь лейкоцит с манипуляторами. Робот-ремонтник, дистанционно управляемый или действующий инстинктивно. Но мы упускаем более важные вопросы. Как анаэроб может развиться в сложный многоклеточный организм и тем более – двигаться настолько быстро, как это существо? Подобный уровень активности жрет массу АТФ.

– Может, они не используют АТФ, – предположила Бейтс, пока я полез за справкой в КонСенсус: аденозинтрифосфат, источник энергии для клетки.

– АТФ из него просто льется, – сообщил биолог. – Это видно даже по останкам. Вопрос в том, как оно успевает синтезировать трифосфат настолько быстро, чтобы поддерживать активность. Чисто анаэробного метаболизма недостаточно.

Предположений ни у кого не оказалось.

– В общем, – подвел он итог, – на сем урок закончен. Кому нужны неаппетитные детали – обращайтесь в КонСенсус, – Каннингем пошевелил пальцами свободной руки; вскрытый призрак рассеялся. – Продолжаю работать. Но если вам нужны серьезные ответы, притащите мне живой образец.

Он затушил окурок о переборку и вызывающе оглядел вертушку.

Остальные едва отреагировали; их графы еще плыли под тяжестью недавних откровений. Возможно, показное раздражение Каннингема было важнее для общей картины, или в редукционистской Вселенной биохимия существа всегда имеет приоритет над надстройкой межвидового этикета и проблемами внеземного разума. Но Бейтс и Банда отстали от времени, еще не переварив предыдущие откровения. Они в них погрязли, цеплялись за открытия биолога, как смертники, недавно узнавшие, что могут выйти на свободу из-за судебной ошибки.