Владимир Петрович медленно кивнул.

— Ты права, я тот еще хитроумный старик, знающий многое наперед.

— Я ничего такого не говорила, — поспешила возразить в надежде, что все же узнаю хоть что-нибудь.

— Твои глаза сказали за тебя, — покачал он головой. — И ты права, считая меня искусным кукловодом. Иногда я могу быть даже жесток, иногда чертовски расчетлив, чем сам себя пугаю. Но! Жизнь моего сына — для меня величайшая ценность из всех возможных. А потому я больше ничего тебе не скажу о том, что видел.

— Ему угрожает опасность? — испугалась я.

— Сейчас ему ничего не угрожает, — успокоил Золотаревский. — Все должно идти своим чередом, и все будет хорошо. Если ты будешь знать больше, ты не сможешь поступить правильно тогда, когда от тебя потребуются решения. Я показал тебе совершенно безобидные видения, которые произойдут в любом случае. Остальная и гораздо более важная часть была как раз из разряда тех, которые могут произойти так, а могут и по-другому. А этого нам как раз не нужно. Возможно, я еще не заслужил твоего доверия, но прошу тебя мне поверить. Если все пойдет так, как должно быть, однажды, возможно, не скоро, ты вспомнишь меня добрым словом.

По правде говоря, я растерялась от его слов. Всю мою агрессию как ветром сдуло. Я была уверена, что Владимир Петрович не врал и в том, что Кирилл — самое важное, что есть в его жизни, а также в том, что он умрет, но все равно не расскажет мне правды. Биться головой об гранитную стену не имело смысла.

— Итак, — спросил Золотаревский, когда мое молчание затянулось. — Твой вывод? Веришь ты мне или нет?

Я вспомнила старый фильм про приключения Буратино. В одной из сцен его состояние определили так: «Пациент скорее мертв, чем жив». Что-то подобное можно было сказать и обо мне.

— Я не хочу, чтобы с Кириллом что-то случилось, — ответила я, подражая его манере медленно говорить.

— Я так и думал, — кивнул Золотаревский.

Я прикусила губу. Черт, и откуда он вообще узнал, что меня может интересовать участь Кирилла?

Владимир Петрович хотел сказать еще что-то, но в этот момент машина остановилась, и Степан объявил:

— Приехали.

***

Я прикрыла глаза рукой от яркого солнца. После темного салона автомобиля с тонированными стеклами, оно просто невыносимо слепило глаза.

Владимир Петрович выбрался из машины после меня. Степан захлопнул за нами дверь.

— Надолго? — осведомился он у Золотаревского.

— Пока не знаю, — сухо ответил старик. — Будь готов, на всякий случай.

Степан кивнул и отошел.

Я же гадала, куда делось хорошее настроение Золотаревского. Неужели мне все-таки удалось его испортить? И что он видел в своей голове, черт возьми?

— Как тебе тут? — обратился он ко мне, снова улыбаясь.

Я заставила себя убрать руку от лица и осмотреться. Глаза удалось открыть с третьего раза — пугаясь яркого света, они закрывались против воли.

Мы оказались за городом. Увлекшись разговором, я не следила за дорогой и даже не знала, в какую сторону мы двигались. Но заехали мы далеко. Никаких высотных зданий, машин и, собственно, дорог, кроме той проселочной, узкой и неасфальтированной, по которой мы приехали. Покуда хватало глаз по обе стороны от нее был лес, ветер играл листвой деревьев, пели птицы. Бог ты мой, настоящая глушь!

Наш автомобиль был припаркован у огромных кованых ворот в три человеческих роста. А за ними начиналась цивилизация. Прямо от ворот бежали выложенные плиткой дорожки, они очерчивали разноцветные клумбы и стремились к огромному трехэтажному особняку. Величественное здание, отделанное под старину, или же действительно являющееся древним, иначе как особняком назвать было нельзя. Я легко могла представить какого-нибудь именитого графа, прогуливающегося со своей графиней по этим дорожкам. Но поверить, что это и есть Ясли, детский дом, о котором мне говорили, было сложно.