Офицер мгновенно вытянулся, щелкнул каблуками. Глаза стали напряженно-подобострастными. Он виновато наклонил голову и произнес снова, терзая слух Сосновского чудовищным акцентом.

– Я хотел предложить господину майору помощь, если вы ищете какой-то конкретный адрес и не знакомы с этим городом. Это мой долг офицера и союзника.

«Ах, вот оно что, – с иронией подумал Сосновский. – Союзника! Это ты, дружок, зря затеял. Почувствовал, что жареным запахло, думаешь, если союзник, то немцы тебя с собой заберут, кров дадут и безопасность обеспечат? Жизнь хочешь выторговать у них? Не выйдет! Тебя первым пошлют прикрывать отход частей вермахта, на убой пошлют союзников, чтобы немцы выбрались из горнила войны. Могут еще и артиллерией накрыть район вашей обороны, чтобы с вашей смертью досталось и русским. Ты еще этого не знаешь, лейтенант, а я уже знаю».

– Я соскучился на фронте по хорошей еде и красивой сервировке стола, – медленно произнес Сосновский. Я скоро уезжаю на фронт и хотел бы пообедать в приличном ресторане. Есть такие в этом городе?

И лейтенант с готовностью начал рассказывать, как пройти к ресторану «Карпаты» и какая там замечательная кухня. В конце рассказа он даже набрался смелости и предложил проводить господина майора до ресторана.

– Боже упаси, – поморщился Сосновский и небрежным движением кисти сделал знак, что он отпускает офицера. За ненадобностью.

Пришлось пройти всю улицу до конца, пока из поля зрения не исчез местный патруль. И только тогда Сосновский вошел в парк через одну из многочисленных арок. Он шел по дорожке среди деревьев, которых еще не коснулось дыхание осени.

Небольшой магазинчик в полуподвальном помещении навел Сосновского на хорошую мысль. Он вошел туда, осмотрелся, прикидывая, насколько бедный ассортимент сможет ему помочь в его деле. Из-за прилавка к посетителю вышел немолодой мужчина в фартуке и рубашке с засученными рукавами. Сильные волосатые руки, привычные к грубой тяжелой работе, вызывали доверие к продавцу, а может быть, хозяину магазинчика. Ассортимент скудный, но рядом с госпиталем, может быть, именно такой и нужен. Мужчина о чем-то спросил по-словацки, видимо, пытался выяснить, чего хочет господин офицер. Сосновский смотрел на полки с хлебом, булочками, фруктами, сладостями, сигаретами и местным вином. Были здесь в небольшом количестве и консервы. А под прилавком виднелись мешки и ящики с овощами. Отобрав несколько крупных душистых яблок и груш, Сосновский указал пальцем на пачки дорогих сигарет. Вполне сойдет для гостинца уважаемому человеку в госпиталь, решил он. Главное – внимание!

Прижимая к себе получившийся объемным бумажный кулек, Сосновский смело снова ступил на аллею парка. Вот и вход в госпиталь. Здесь все было несколько иначе, чем в предыдущем госпитале. Приемный покой был где-то с другой стороны здания, туда приходили санитарные машины с ранеными, а здесь, с этого фасада, все было чинно и прилично. И даже раненые, кому разрешалось вставать и гулять, проводили время на других аллеях, но не на этой у главного входа. Исключительно парадная часть парка для репортеров и визитов начальства, решил Сосновский. И поэтому тут было удивительно тихо. Как будто не было войны, как будто вражеский сапог не поверг армию этой страны, не захватил ее, насаждая свое, нацистское, человеконенавистническое. Сосновский замедлил шаг, поддавшись на минуту настроению. Слишком был велик контраст между почти мирным парком в этом городке, который послушно замер под пятой оккупанта, и тем парком, по которому Сосновский шел осенью 41-го года. Того страшного года, когда черные тучи нахлынули и затмили солнце, затопили все светлое и праздничное, что было в душе у каждого советского человека. Единственное, что тогда осталось в душах людей и в тылу, и на фронте – надежда на победу, горячее желание победить. Потому что каждый понимал: победа – это жизнь, поражение – смерть страны, смерть всех советских людей, которые не нужны были германскому нацизму, он хотел уничтожить всех и освободить место для своей нации.