В это суровое время особенно важен внутренний стержень, осознание, ради чего мы сражаемся. Мы не просто защищаем нашу землю, мы защищаем сам огромный идеал мира и свободы, ради которых стоит жить и бороться. Именно поэтому верится, что наши усилия не напрасны, что мир возможен и он обязательно придет. Лишь надо выдержать, пройти через все испытания, не забывая свои корни и идеалы, истинные ценности своего народа.

Не время, совсем не время сейчас думать о таких вещах. Сосновский отогнал воспоминания, внутренне собрался и снова превратился в холодного заносчивого немецкого офицера. Он вошел в прохладный вестибюль госпиталя и почти сразу столкнулся с миловидной грустной женщиной лет сорока в белом халате, которая за столиком у окна перебирала какие-то документы или карточки. В холле никого, а значит, можно попробовать пообщаться с этой медсестрой.

– Добрый день, фрау. – Сосновский улыбнулся обворожительной улыбкой мужчины, который привык добиваться своего. – Вы прекрасно выглядите. И это царство скорби и боли нисколько вас не портит, а даже создает ореол нимфы, вознесшейся над горестной обыденностью!

– О, господин офицер, вы так красиво говорите, – смутилась женщина. – Право, я не достойна таких возвышенных слов. Я просто медицинская сестра и делаю свое скромное и незаметное дело.

– Как вас зовут, милая? – осведомился Сосновский, поедая нежным взглядом женщину.

– Марта, господин офицер.

– Фрау Марта, вы несправедливы к себе! Вы делаете важное дело, очень нужное. Его никто, кроме вас, сделать не сможет с вашей добротой, с вашим состраданием, умением утешить и принять в себя чужую боль. Ведь сколько людей здесь ждут вашего внимания, вашего доброго слова, вашего взгляда. Скажите, в вашем госпитале лежит мой друг, инженер, который попал сюда, выпрыгнув на парашюте из самолета?

– О да, господин майор, герр Штернберг лежит у нас с переломом руки и многочисленными ушибами. Но к нему запрещено пускать посетителей. Таково указание главного врача госпиталя.

– Милейшая Марта, – голос Сосновского стал похож на мурлыкание мартовского кота, – неужели вы не сделаете исключения для лучшего друга господина инженера. Я просто передам ему фрукты, сигареты и привет из дома.

– Как, но ведь господин инженер не курит и не переносит табачного дыма!

– Конечно, мне ли этого не знать! – Сосновский как будто обрадовался тому, что Марта знает о таких мелочах. – Это не для него сигареты, а для других офицеров, что лежат рядом, чтобы согреть их дружеским словом и сигаретой. Это только подарок.

– Господин Штернберг лежит в отдельной палате, господин майор, с ним никого не разрешили селить в одном помещении.

Сосновский приложил палец к губам, призывая медсестру говорить потише. В коридоре появился высокий немец в белом халате. Он шел стремительной походкой. Врач окинул строгим взглядом холл, медсестру и незнакомого офицера рядом с ней.

– В чем дело, фрау Марта? – осведомился врач. – Вы же знаете, что посещение раненых строго запрещено.

– О, герр доктор! – Сосновский вздернул подбородок, боднув головой воздух в лучшем стиле военной элиты Германии. – Вы, безусловно, правы и не вините медсестру. Она пыталась меня удержать и убедить вполне настойчиво. Но здесь лежит мой друг, господин Штернберг, и я принес ему то, что может утешить его в тяжкие минуты. Тут только фрукты!

– И сигареты? – удивился доктор, но Сосновский был уже готов к этому.

– О, мой друг не курит! Это для поддержания хороших отношений с другими ранеными, это подарок для тех, кому мой друг сочтет возможным сделать приятное.