Хотя обвинять детей или того же Никиту Львовича в том, что они этого не замечали, вряд ли стоит. Не замечали, потому что это было всегда. Изначально. Ведь не слишком часто обращает внимание человек на воздух, которым дышит. Потому что он есть, он такой удобный и неприметный. Другое дело, если бы он вдруг исчез, то тогда, наверное, это было бы труднее не заметить.

Варвара считала, что это то малое, что она может сделать для своего выдающегося мужа и замечательных детей, так сильно на него похожих и имеющих такие искромётные задатки, которых у неё, например, никогда не было и в помине.

Хотя учителем она была, что называется, по призванию. Преподавала этот противный и сложнейший русский язык легко и интересно, а о поэтах серебряного века, о Бунине или Лескове рассказывала так, что хотелось немедленно найти их произведения и не просто прочитать, а попытаться увидеть и услышать то, что видела и слышала в них она.

У неё уже учились дети её бывших учеников, которым она тоже читала стихи и у многих, особенно чувствительных, щемило сердце. А ей так нравилось, когда современные дети интересовались и начинали читать, что-то понимать и даже спорить. Хотя да, они были другие, не хуже и не лучше, просто другие и это в них тоже было симпатично и даже привлекало, может быть, сильнее и больше, чем в прежних.

Ученики, окончив школу, её не забывали, поздравляли с праздниками, забегали в школу, и иногда даже домой, но только, когда Никиты Львовича не было, потому что он этого не понимал и не приветствовал. И она ставила на плиту сразу два чайника, нарезала нежнейшую, приготовленную на скорую руку шарлотку, доставала пряники и конфеты, и они говорили обо всём. Взрослые дети рассказывали о том, что у кого происходит, делились сомнениями и планами, пока кто-нибудь не спохватывался, заметив свет фонарей за окном, и за ним не поднимались остальные.

Надо сказать, что муж её, светским, благородным львом выглядел большей частью на публике. Там да, он блистал, сыпал остротами и делал иногда двусмысленные, но отлично принимаемые комплименты дамам. А дома, рядом с женой, был, в основном, молчалив и холодно сдержан. Она знала, что скучна ему и мучилась от осознания несоответствия, собственного несовершенства и постоянного чувства вины.

Конечно, рядом с её Никитой должна быть совсем другая женщина. Яркая, смелая, красивая… Она это понимала. И её единственным оправданием для самой себя в этом случае была любовь к нему. Всепоглощающая, безусловная, не признающая разумных доводов. И это притом, что с детьми своими она была строга и требовательна.

В отличие от неё, Никита Львович детей баловал, часто разрешая то, что запрещала она. Любил их лёгкой, не слишком обременительной любовью, в радости и в здравии. Детских болезней, повышенных температур, школьных проблем и слёз, равно как и женских истерик не выносил и всегда от этого дистанцировался. В своём снисходительно-великодушном общении с собственным сыном и дочкой напоминал доброго барина, не видящего ничего дурного в том, чтобы снизойти иногда с высоты своего положения и пообщаться запросто с простым народом, сдабривая свою лаконичную и безукоризненно правильную речь хорошей порцией шуток, прибауток и забавных примеров из насыщенной и цветистой биографии. Своей собственной или многочисленных знакомых.

Гости любили приходить в их дом, а ему нравилось сидеть во главе стола, быть весёлым и остроумным, знающим толк и в хорошем вине, и в отличной шутке, и в женской красоте. Варвара Петровна готовила виртуозно, и люди отдавали должное её кулинарным талантам и превосходным человеческим качествам. Из которых в первую очередь называлась скромность. Его жена действительно в основном, готовила, накрывала и убирала, а в остальное время сидела тихо и не сильно отсвечивала. Одета была хоть и аккуратно, но в самое неброское, дешёвое и откровенно старомодное. Не то, чтобы он запрещал тратить на себя, а просто это как-то не приходило ей в голову. Как всегда экономила на себе. В их кругу это называлось «одеваться скромно и со вкусом».