Сжимая в пальцах ручку, пытаю Киру придирчивым взглядом.

Так кто же ты, Солнце? Легкомысленная сучка или наивная дура?

Не могу забыть, как она вчера смотрела на Вета, каждое его гребаное слово ловила.

Что он там сказал? Я не в ее вкусе?

Ну это мы еще посмотрим.

— Итак, кто скажет, в чем состоит сущность конкуренции? — Валерий Павлович обращается к классу.

Перескакивая взглядом с одного на другого, дирек заметно свирепеет, увидев, как глубоко похер всем на него и на его вопросы.

— Ну, Цымбалюк, одним словом? — кивает Тохе, выбрав его в качестве мишени. — Конкуренция – это…

— Соперничество, — толкает сивый, отрывая спину от стула. — Типа, борьба за лидерство.

— Или за самку, — выкрикивает Вет.

По классу прокатывается тихий хохот, который я, почему-то, воспринимаю на свой счет.

— Петухов, мы, если ты ворон считал весь урок, говорим об экономической конкуренции! — сердито обрывает дирек нашего самопровозглашенного альфача. — Про самок на биологии поговорите!

Все снова давятся смехом. Даже Кира усмехается, почесывая кончик носа.

Ближе к концу урока у всех появляется возможность ненадолго отвлечься от рыночных отношений – в кабинет заглядывает Анатольевна и просит дирека выйти на два слова.

— Эй, Солнце, как дела? — шепчу, склонившись к медной-русой голове, над которой сегодня сгустились тучи.

— Ни-и-как, — выдыхает Кира на какой-то щемящей ноте. — Чего? — резко поворачивается. — Как ты меня назвал?

Я натягиваю на лицо озадаченную маску, хмурюсь, головой трясу, будто понятия не имею, о чем она, переводя взгляд на настенную карту, оставшуюся с урока истории среднего звена.

“Древняя Греция в V-VI вв. до н.э.”

Зрение у меня превосходное. Даже с последней парты удается прочесть названия территорий. А в голове тем временем вспышками проносятся несколько кадров, словно снятых на камеру мгновенной печати.

Общий план: мелкая стоит у доски, и холодный свет от проектора падает на ее кукольное лицо.

Крупный план: девчонка накручивает синий локон на палец, улыбаясь своей соседке по парте.

Деталь: шарик штанги на нежно-розовой плоти.

Дирек возвращается. Украдкой снова смотрю на Файфер. Вижу свой нос периферийно, более четко – щеку девчонки и сияющие блики, когда она медленно поднимает ресницы.

Да. Я не первый раз на нее вот так глазею.

Еще с прошлого года я все чаще неосознанно выделял Файфер среди остальных девушек. Взгляд против воли задерживался на ее хрупких плечах, тонких, словно наточенных ключицах, заостренных, как у эльфийки, кончиках ушей. Но мой интерес к ней еще даже неделю назад я бы назвал чисто академическим. Залипать на Файфер было эстетически приятно. Посмотришь на эту утонченную красоту, и как будто в музее побывал, просветился, вдохновился. Однако, недолго, но довольно тесно пообщавшись с ней, понимаю, что теперь мне мало только зрительного восприятия.

Запястье, которое можно обхватить одним пальцем, сейчас находится в тридцати сантиметрах от моего манжета.

Медленно двигаю кулак вправо.

Теперь в двадцати.

Кира тут же отводит руку, обхватывая пальцами край столешницы, и таращится на мою кисть с таким видом, словно боится подцепить сифак. Примерно, с таким же лицом она вчера от Вета отскочила.

Василек, блин. Ромашка – Солнышко.

Надеюсь, полный похуизм в ее сторону, который Вет сегодня демонстрировал, спустил Файфер с облаков на землю. Посадка получилась жесткой. Но травля, которую развернул мой неофициальный фан-клуб – меньшее из возможных зол, как бы люто это не звучало. Ведь Кира и близко не догадывается, что Вет за человек. Впрочем, как и Ульяна.