Я успокаивала себя тем, что Дряблошейке сейчас не до звонков, не до писем. Что муж устроил ей ужасный скандал, и прямо сейчас изменщица пытается сохранить брак — доказывает супругу свою безусловную верность. В такие минуты не думаешь о посторонних людях, о том, что у тебя назначена встреча и ты нарушаешь договоренности. Когда на горизонте маячит развод, мысли заняты вещами куда более важными.

«Конечно, она забыла отменить встречу», — повторяла я, стараясь не поддаваться панике. Это было непросто: мадам Пим-глоу ходила довольная-предовольная и уже подсчитывала в уме будущую прибыль.

А что, если муж Дряблошейки знает о ее похождениях и закрывает на них глаза? Что, если в их семье принято изменять друг другу и мое анонимное письмо отправилось прямиком в урну?

Воображение рисовало все новые и новые ужасы.

Надменный аристократ мог отмахнуться от незнакомого ребенка, не взять у Тиля записку или выбросить ее, не читая. Или прочитать слишком поздно. Или не поверить словам неизвестного отправителя, пожелавшего скрыть свое имя.

Нельзя было исключать ни один вариант.

Чем темнее становилось за окном, тем больше я нервничала. Ходила взад-вперед, не находя себе места, хрустела суставами пальцев, постоянно роняла предметы.

— Вы сегодня такая неуклюжая, госпожа, — заметила служанка Джордина, когда уже вторая по счету кружка выскользнула из моих пальцев и едва не разбилась. — Может, вы плохо себя чувствуете?

О да, плохо. Просто ужасно!

Когда часы пробили пять раз, Ирвинга снова обездвижили специальным заклинанием и доставили в спальню на втором этаже. На застывшем лице пленника читались злость и отчаяние. Беззащитный, парализованный, он лежал на постели и вращал глазами, наблюдая за тем, как его руки и ноги привязывают к столбикам кровати. Он ничего не мог сделать, был никак не способен себя защитить.

Пока действие чар не закончилось, пуговицы на его ширинке расстегнули и высвободили крупный, но мягкий член. К этому времени кое-какая подвижность к эльфу вернулась, и он смог показать свою ярость не только взглядом, но и мимикой. Не в силах пошевелиться, Ирвинг рычал, приподнимая верхнюю губу и обнажая зубы в оскале. Крылья его носа трепетали, мышцы на скулах подрагивали, желваки на челюстях надувались.

От чувства вины и собственного бессилия хотелось провалиться сквозь землю, убежать и разрыдаться, запершись в своей комнате.

«Хоть бы она не пришла, хоть бы не пришла», — молилась я, сама не зная, кому, и каждую минуту поглядывала на закрытую дверь.

Посмеиваясь, мадам Пим-глоу приказала приглашенной знахарке вколоть в вену пленника какую-то жидкость. Затем старая грымза ловко разжала зубы Древнего, вставив между ними короткую деревяшку, и насильно влила ему в рот густое зеленое пойло, пахнущее яблоками.

Ирвинг сопротивлялся. Часть зелья выплеснулась ему на грудь, но ведьма все равно осталась довольна проделанной работой.

— Ничего страшного, — прогнусавила она, достав платок и начав приводить испачканного эльфа в порядок. — Того, что впиталось в язык и слизистую, будет достаточно. Снадобье подействует с минуты на минуту.

— Как долго будет держаться возбуждение? — спросила мадам Пим-глоу, трогая пока еще вялого пленника между ног.

Заклинание неподвижности окончательно развеялось, и эльф забился в своих путах. Связанный, он дергал руками и ногами, выл, как загнанное в угол животное, мотал головой из стороны в сторону и бешено сверкал глазами из-под упавших на лицо волос.

— Пока жеребец не разрядится, — с ухмылкой ответила старуха и принялась собирать расставленные на тумбе склянки с зельями обратно в свою корзинку. — Желание будет расти, становиться болезненным. Терпеть его вскоре станет невозможно. Ваш зайчик будет умолять о ласке, сам потянется в женские ручки. — Сухой старческой ладонью она похлопала Ирвинга по щеке, как послушного пса. — Старайся, красавчик, радуй свою клиентку, чтобы она смилостивилась и разрешила тебе излиться. В противном случае боль сведет тебя с ума. — Она подмигнула хозяйке борделя. — Мои зелья и не таких строптивцев ломали.