– Рок-певец? Буги-вуги? – спросил мужчина без очков. – От наркотиков и алкоголизма. Или СПИДа, – тут же утвердил он.

Больше никто ничего не сказал.

Молодящаяся старуха с крашеными красными волосами (которые и должны быть у нее) смотрела на девочку за окном и утирала платком сухие глаза.

Напротив, на боковых местах их плацкартной секции, сидели юноша и девушка. Просто сидели.

Сергей Иванов сложил газету.

Рок-певец, композитор и поэт Стас Антуфьев – это был тот, к кому он ехал в город Москву из своего города Саратова.

Антуфьев не знал, что он к нему едет. Он не знал Сергея Иванова, как не знал и многих своих поклонников, которых, правда, у него поменьше, чем у какого-нибудь певца эстрадного. Его песни вообще понимал не всякий. Понимал. Теперь все уйдет в прошедшее время. Впрочем, почему? Песни остались. Можно сказать: его песни понимает не всякий. Получится время настоящее. Но Стаса Антуфьева уже нет, ему до лампочки все это уже. По барабану ему все. Пофиг. Стас Антуфьев этих выражений не любил, Сергей Иванов знает это, он много знает про Антуфьева. Он знает, где тот родился и где провел детство, он знает, кто его друзья, он знает, что Антуфьев два раза был женат, а сейчас третий. Был. Он знает наизусть все его тексты. Он давно хотел познакомиться с ним, но никогда бы не сделал это праздно, презирая пустопорожнее общение, если б сам не сочинял песни. Он сочиняет их в стиле рок-баллад уже десятый год и вот решил, что несколько из них настоящие, их не стыдно показать даже Антуфьеву. Он никому их не показывал, он пел их сам себе. Он только Антуфьеву мог доверять. Он узнал адрес Антуфьева, купил билет на скромные свои деньги, взял старую свою, но привычную рукам гитару и поехал к Антуфьеву. Он мог бы написать или позвонить, но он так не хотел. Он вознамерился совершить самый наглый, может, единственно наглый поступок в своей жизни: прийти, позвонить в дверь и сказать:

– Здравствуйте, это хамство, конечно, но уделите мне час своего времени. Мне это очень важно.

Фраза была отрепетирована и отточена – и слова, и интонация.

А Стас Антуфьев умер.

Можно выходить из поезда и идти домой.

Но Сергей Иванов не вышел из поезда и не пошел домой. Поезд тронулся – и он поехал в Москву.

Сергей Иванов давно не был в Москве.

Но его не интересовало новое внешнее. Песни Антуфьева не зависят от нового внешнего.

Он спустился в метро и поехал до «Красногвардейской». Там, в одном из жилых массивов, потерянно среди тысяч или даже миллионов людей, жил Антуфьев, и у него так и должно быть. Не просторная квартира в центре с высокими потолками, но и не битком набитая коммуналка. Нет, именно типовое жилье, где все неважно и не замечаемо, где все как у всех, за исключением слов и мелодий, в которые воплощается это всё, – и они, слова и мелодия, дают понять тем, кто понимает, что неправда, будто у всех так, как у всех, нет, у каждого так, как только у него.

Он умер два дня назад, сегодня третий, значит – похороны. Возможно, панихида или что-то в этом духе где-нибудь в общественном месте. В ДК имени Горбунова, скорее всего, где он часто выступал. Чтобы был доступ скорбящим массам. Да, скорее всего, так и будет, ведь вряд ли Стас Антуфьев оставил завещание с распоряжениями на предмет похорон. Это не в его стиле. Но массовое прощание тоже не в его стиле. Его должны выносить из квартиры. Человек десять или двадцать. Молча. И без его песен над гробом. Чтобы душу не травить никому. И чтобы его душу не травить. И вообще – пошло это. Молча, просто, как обычного человека. Это очень бы подходило ему. Это его стиль. Он поет на публике как бы стесняясь, как бы только себе. Я, мол, тут пою, но это ничего, вы не обращайте внимания. Только сидите тихо, вот и все, а я попою немного и уйду, вот и все…