Он явно собой доволен. Это откровенное самолюбование просто злит, потому что как только я начинаю думать, что и Червинскому не чуждо ничто человеческое, он тут же убеждает меня в обратном. Но оно и к лучшему: последнее, что мне нужно – проникнуться симпатией к человеку, который даже не в состоянии запомнить мое имя.

Поэтому я приподнимаюсь, цепляю на лицо фирменную приветливо-бестолковую улыбку и, глядя прямо на ширинку Червинского, говорю:

— Рада знакомству, Семен! Голова не болит?

Марик, который как раз сделал глоток, громко закашливается и выплевывает на свитер не выпитый кофе. Сначала матерится, а потом, давясь смехом, говорит:

— Вообще-то иногда я зову член Мариком-младшим, но сгодится и Семен!

Сказать ему, что он только что проорал это на весь зал?

Марик все еще вопросительно ждет моего ответа, когда начинает понимать, что сидящие за соседними столами люди очень пристально смотрят в нашу сторону, а некоторые даже расчехляют телефоны для прямой трансляции в ютуб. А что поделать, Червинский, это тебе не модный ресторан, где у посетителей есть понимание о такте. Да и то не всегда. Здесь собирается публика, которая за годный стрим продаст душу дьяволу. Ну а мужик, орущий, что поименовал свой член, точно получит много-много «больших пальцев».

— Черт, - ругается Бабник и пытается сесть боком, чтобы его лицо не очень попадало в объектив телефона сидящего напротив парня. – Молька, ты уже наелась?

Вообще-то да, но не могу отказать себе в удовольствии еще немного полюбоваться на полет подстреленного альбатроса. Червинский такой забавный, когда ему неловко. И это даже странно, потому что таким толстокожим должно быть наплевать на всех, а мачо ведет себя так, словно пара коротких видео могут испортить ему жизнь.

— У меня еще коктейль, - говорю я, размахивая перед носом Червинского большим и наполовину пустым стаканом.

Что-то ты скрываешь, толстокожий красавчик…

Что-то такое, что делает тебя простым смертным, и ты очень боишься, что и другие это увидят.

— Что? – Бабник сразу реагирует на мой прищур, и я не успеваю замаскировать мысли под что-то нейтральное. Видимо, не такой уж он дурачок, раз неплохо читает по лицам. – Думаешь, почему мне не срать на всех этих недоделанных Спилбергов и Джексонов?

— Типа того, - не отпираюсь я. Если уж пойман на вранье, то лучше не отнекиваться. Ситуацию это уже не спасет, а вот усугубить очень даже может. Я и так слишком открылась перед чурбаном и до сих пор не понимаю, как это вышло. – Ну, так почему тебя это так задевает?

Марик минуту колеблется, а потом открывает рот… чтобы спросить:

— Ну и кого я должен корчить перед твоей теткой?

— Так и запишем: «Не умеет филигранно уходить от ответов». - Я делаю вид, что пишу по невидимому пергаменту, а потом прячу его в несуществующий карман же на груди. Что поделать – иногда меня тянет на театральность.

— А еще запиши, что ты от него без ума, - предлагает Червинский, и теперь уже я чуть не давлюсь напитком.

— Ты совсем берегов не видишь?

— Что за пошлый сленг, - он довольно улыбается, празднуя заслуженный триумф: все-таки не каждый день с меня вот так запросто сдергивают маску. К счастью, под ней у меня еще много всяких личин, и вряд ли Червинский так пристально следит за маленькой страшной серой мышью, чтобы заметить секундный проблеск настоящей меня. – Уговорила, Молька, беру тебя замуж. С Клейманом все решу. Скажу, что в ближайшие пару лет его помощница будет помогать мне обеспечивать продолжение рода Червинских.

— Да я лучше удавлюсь, чем рожу ребенка с такой фамилией, - огрызаюсь я и быстро поднимаюсь из-за стола. – Отвези меня домой, Казанова. На сегодня у меня передоз твоих глупостей.