Эдвард помог сыну закрепить в зажимах руки второго приговоренного, а сам присел на телегу отдохнуть.

Толпа плотоядно зашумела. Огласитель приговоров сделал шаг вперед и скучным голосом завел обычную песню:

— Именем Верховного магистрата города Вьена находящийся здесь...

Айк пропускал его слова мимо ушей. Он помнил, сколько и кому причитается ударов — Эдвард заставлял его заучивать приказы наизусть. Если наказывали сразу нескольких преступников, болван огласитель частенько путал приказы. Десять ударов или двадцать — ему было наплевать, но для приговоренного это могло означать жизнь или смерть.

«Человек должен получить ровно то наказание, которое ему присудили, не больше и не меньше, — часто говаривал Эдвард, — мы обязаны приносить боль, но не продлевать ее свыше необходимого».

Вот и сейчас Айк краем глаза видел, как отец повернулся к лежавшему в телеге человеку и начал обрабатывать повреждения, которые сам нанес. Он промывал их слабым раствором эсприта, а затем накладывал заживляющую мазь.

Айк невольно залюбовался его быстрыми, скупыми движениями и чуть не прозевал момент, когда огласитель закончил бубнить и вопросительно на него уставился. Поспешно шагнул к трясущемуся, бормочущему молитвы человеку.

Впрочем, так уж бояться ему не стоило. Айк не мог заставить себя бить осужденного так, чтобы нанести серьезные раны. И не только из сострадания — он искренне считал жестокое бичевание совершенно лишним. Наказание должно научить человека, что он совершил дурной поступок, но не разрушать его жизнь и здоровье.

Однако у магистрата и его главы, Жака Гренадье, было другое мнение на этот счет.

Стоя перед привязанным человеком с плетью в руке, Айк глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Волевым усилием отодвинул в сторону мысли и чувства. Стоя на многолюдной площади, в окружении гомонящей толпы, он как бы оставался с приговоренным один на один — так учил отец.

«Помни, в твоих руках жизнь человека, — говорил он, — ты не имеешь права на ошибку. Нужно забыть обо всем, отрешиться от реальности. В толпе всегда найдется тот, кто захочет сбить тебя с толку, разозлить — им это нравится. Ты не должен слушать. Вокруг тебя никого нет. Есть лишь ты и тот, кого тебе предстоит наказать».

Айк стоял спокойно, расслабленно, чуть прикрыв глаза, и представлял, что шум толпы — это шелест листьев на ветру. Привычный с детства, такой мирный звук. И в тот момент, когда иллюзия стала полной, замахнулся и нанес первый удар.

***

Впервые он наказал человека плетью в двенадцать лет.

Эдварда избили и сломали ему руку — Айку пришлось занять его место.

Выросший в тишине леса, он очутился посреди шумной толпы, под взглядами сотен людей. Был до смерти напуган и так плохо соображал, что впоследствии не раз удивлялся, как ему вообще удалось что-то сделать.

Он помнил свист плети и дикий вой приговоренного, когда на его спине вздулся алый след от первого удара. Айк в ужасе подумал, что ударил слишком сильно — а на самом деле стоявший у арки воришка просто решил поглумиться над молоденьким Свершителем. Его спину сплошь покрывали следы предыдущих бичеваний, но Айк в смятении не обратил на это внимания.

Он нанес положенные двадцать ударов, а потом упал на колени, и его стошнило. Зрители хохотали, выкрикивали насмешки, а он, ослабевший, парализованный ужасом и отчаянием, не мог подняться и, скорчившись на жестком камне, страстно желал исчезнуть, умереть прямо сейчас, сию минуту…

Воспоминание заставило Айка поморщиться — как будто легкая рябь пробежала по спокойной глади воды. Но он тут же взял себя в руки. Никто, ни один человек не должен знать, что он чувствует, когда плеть поднимается и опускается. И главное, его чувства не должны влиять на силу и точность ударов.