– Дитя мое, – святоша выглядел непривычно взъерошенным и нервным, – твоя затея не нравится божьим людям. И они одолевают меня просьбами позволить им оставить себе их одежду и волосы...

– Одежду, говорите?! – взъярилась я, – где вы видите здесь одежду? – Махнула рукой в сторону притихших бомжиков, – это, святоша, не одежда, а грязное, вонючее тряпье, которое мы просто сожжем в печи, потому что оно не пригодно даже для мытья пола!

Святоша со вздохом посмотрел на оборванцев...

– А ведь мы, святоша, голыми этих дармоедов не оставим! Мы оденем их в нормальную, приличную одежду. Вы же сами вчера видели, какая она. Не новая, но целая и аккуратная!

– Хорошо, дитя мое, – со стоном обреченности согласился святоша, – тряпье жги... но волосы?!

Бомжики, ахнув и отступив на шаг назад, когда святоша озвучил свое решение по их тряпкам, снова шагнули вперед. И застыли, умоляюще глядя на священника.

– А в волосах вши! – рявкнула я. – Вши – это болезни, антисанитария и, вообще, отвратительно. И другого способа от них избавиться нет!

– Может быть травы? – жалобно спросила какая-то бомжиха, – я знаю травы. Нужно втирать в кожу головы отвар из полыни, мяты или черемицы...

– Травы?! – крышка моего внутреннего чайника уж дребезжала. Еще немного, и я взорвусь окончательно, – хорошо! Иди! – Кивнула я на сугробы, – собери!

– Подождем до лета и всего лишь, – обрадовалась бомжиха.

А я выразительно посмотрела на святошу. Он кашлянул и принял мою сторону.

– До лета слишком долго, дети мои. А от вшей избавиться нужно сейчас. Василиса права, вы будете представлять наш храм и работный дом в городе, негоже выглядеть, как грязные оборванцы.

Святоша говорил и говорил, объясняя бомжикам, почему они должны сделать так, как хотим мы. Он приводил высказывания каких-то святых, священных писаний, святого отца... и я видела, как разглаживаются морщины недовольства на лицах бродяг, как глаза загораются энтузиазмом, и вот они уже с готовностью выстроились в очередь к бабке Паше...

– Святоша, вы волшебник, – выдохнула я.

– Нет, дитя мое, – улыбнулся он, – я священник, и моими устами говорит сам Господь Бог...

Дальше дело пошло как по маслу. И вечером, в чистые кирки, в которых мы в очередной раз заменили солому, я легла, впервые за много дней чувствуя себя чистой. Правда, мне самой тоже пришлось переодеться в убогие одежды, но ничего, завтра постираю все свое, а потом переоденусь... День можно и потерпеть в этих грубых и колючих тряпках, от которых зудит все тело. Я все равно никуда не собираюсь выходить из работного дома.

Если бы я знала, что ждет меня с самого утра, легла бы спать в мокрой, грязной, но в своей одежде.

Сначала все шло хорошо. Просто прекрасно. Бомжики, впервые за много лет почувствовав себя людьми, без возражения взялись за лопаты, которые с раннего утра приволок нам купец-хмырь, и отправились на уборку улиц.

Я уже настроилась, было, раздавать тумаки и оплеухи, но вчерашняя проповедь святоши разожгла в них огонь перемен. И они сами захотели изменить свою жизнь. Может быть не такой уж святоша и дурак? Просто непрактичный? И, если соединить его веру в людей и Господа Бога и мою практичность, мы сможем сделать гораздо больше, чем по отдельности? Это была интересная мысль.

Пока стирала свои вещи, я ее хорошенько обдумала. И поняла: нам надо и дальше держаться вместе. Когда я развесила чистую одежду и спустилась вниз, увидела святошу.

– Дитя мое, я всю ночь молился, и мне пришло понимание, что ты права. Если бомжиков не подтолкнуть, приложив небольшую силу, они не смогут измениться. И, я надеюсь, что, выйдя замуж, ты продолжишь помогать храму в этом богоугодном деле.