За дрянь он ответит.

Я сгибаю правую ногу, вслепую нацеливаясь каблуком на лодыжку или ступню Кирсанова. Напрягаю мышцы, но неожиданно чужая ладонь ложится на заднюю часть колена, удерживая мою конечность в одном положении. Прикосновение откровенно бесцеремонное, от которого у меня на секунду целиком пропадает словарный запас. Остается лишь способность беспомощно хватать ртом воздух, смыкая и размыкая губы.

— Прекрати рыпаться для своего же блага, — произносит непринужденно, как будто ему не требуется никаких усилий, чтобы выдерживать мое рьяное сопротивление.

Только на первый взгляд внешние изменения в Кирсановых произвели благоприятный, даже поразительный эффект. От мальчишеских черт лиц не осталось и следа. Однако с мужественностью к ним пришло нечто иное. Мощь, не столь физическая, как авторитетная. Резкость в тоне, которой на уровне инстинктов хочется подчиниться.

Даже моя поистине сверхъестественная твердолобость дает трещину после каких-то нескольких слов, сказанных им. Тает потребность сопротивляться, и мышцы расслабляются, в то время как разум мечется в огне от непредвиденной физической реакции.

И, как бы противно ни было признавать, но Рома прав.

С исчезновением отцовской поддержки мое влияние автоматически снижается. Я долгое время полагалась на родительскую опору и защиту. Лишившись всех этих привилегий, мне придется изворачиваться и проявлять лояльность, чтобы не накликать на себя проблемы.

Пусть даже придется на время прогнуться перед чертовыми Кирсановыми.

Я дала себе обещание — вытерпеть унизительный поступок отца.

Я непременно выйду из бедственного положения победительницей.

— Успокоилась? — насмешливо интересуется блондин.

— Да, — рявкаю я.

— Хорошая девочка, — мерзавец гладит меня по прическе и отстраняется. — Такая Дана мне по душе.

Я разворачиваюсь к нему с ангельской улыбкой, за которой прячу львиный оскал.

«Недолго радоваться придется» — льстиво гляжу на его тщеславную физиономию.

Я возвращаюсь к стулу, расположенному напротив стола с именной табличкой «Роман Орланович Кирсанов»; по бокам с краев сидят Макар и Феликс.

Ныне брутальный бородач с выглядывающими из-под рукавов пиджака татуировками, который до одиннадцати лет промышлял поеданием козявок, широко улыбается, изучая меня. Смотрит через узкие щелочки полуопущенных век, мол: «Как тебе такое, сучка? Мы тебя приструнили!».

Приструнили. Не спорю. Но одна проигранная битва не означает поражение в войне.

Я возьму реванш.

Помогу братьям вспомнить старые добрые времена и погружу их существование в кошмар.

РОМА

— Уверены, что принять ее на работу — хорошая идея? — Феликс встревожен и всем своим видом выказывает сомнения. Насуплено смотрит в сторону двери, в которую минуту назад вышла вертихвостка, виляя бедрами.

— Это лучшая идея, братишка, — Макар хмыкает, выуживая из кармана брюк маленькую красную гадость, затем из другого коробку со стиками. Достает из зарядного устройства держатель и «снабжает» аппарат никотином. — Когда нам еще выпадет ТАКОЙ шанс поквитаться за прошлое, а?

Только успевает поднести айкос к губам, и я рявкаю:

— Просил же не курить здесь.

— Да ладно тебе, — бормочет брат. — Разочек можно.

— Макар, — повторяю с нажимом. — Проваливай за дверь, если собираешься дымить.

Он бормочет что-то о том, какой я зануда, и что шило в заднице иметь приятнее, чем меня в качестве старшего брата.

Старше я на одиннадцать месяцев, что не является существенной разницей, тем не менее, позволяет мне наслаждаться привилегиями высшего звена в нашей скромной возрастной иерархии. Феликс родился на девять позже и редко вступает со мной в спор, в отличие от Макара, который любит бодаться.