Вот и все. Больше я себе не принадлежу. Сальва ди Мартелли поставил на мне свое проклятое клеймо. А я позволила.

Отстранился, тяжело дыша. Кажется, он весь дрожит от напряжения, и ладони стискивают мое тело с такой силой, что мне самой тяжело дышать.

А он рывком к себе прижал. Спрятал мое лицо у себя на груди, впился лапой своей огромной мне в волосы.

– Ты ужасно целуешься, малая.        

– Научи…, – шепотом, какая-то вся слабая, онемевшая с невесомым телом, с глазами, наполненными каким-то адским блаженством, – поцелуй меня еще раз.

Задрала к нему лицо, и дух перехватило от осознания, что только что мы с ним целовались. Не так пошло и липко, как у него с той белобрысой было. Совсем не так.

– Обойдешься.

Глаза округлились от неожиданности. Захотелось опять его ударить. От бессильной ярости и понимания, насколько я слабая и глупая.

– Ну и ладно. У других попрошу.

– Каких других?

Вот и нет улыбки. Стерлась. И глаза кровью наливаются.

– Просто других. Тебе какая разница?

Внезапно пятерней меня за лицо схватил.

– Запомни, малая, я убью каждого, кто на тебя посмотрит. Каждого, кто до тебя дотронется.

– Чего это? Ты мне никто, чтоб распоряжаться мною!

Попыталась вырваться, но безуспешно.

– Ты делаешь мне больно. Я не пойму, чего ты хочешь? Зачем привел меня сюда?

– Утопить!

Совершенно серьезно ответил Сальва. Так мрачно, что мурашки побежали по коже.

– Пошли. Я отведу тебя домой.

Встал из воды и меня поднял. Ноги после поцелуя ватные. Мокрое платье прилипло к телу, и я вижу скользящий по нему черный, голодный взгляд Сальвы. Обхватила себя за плечи.

– Сама дойду.

Потом резко к нему повернулась.

– И никогда больше не смей меня целовать и приближаться ко мне! Придурок!

Подхватил меня под руки и дергающуюся, сопротивляющуюся потянул к дереву, вмял в ствол.

– Посмею... завтра придешь сюда, и я буду тебя целовать, малая. Так целовать, что губы опухнут.

– Ни за что! Задолбаешься ждать!

И снова взгляд плывет от его близости, кажется, я не могу оторвать этот взгляд от его рта.

– Придешь, – шепчет у самого моего лица, – еще как придешь.

– Не приду!

Едва касается губами моих губ.

– Придешь!

– Нет!

– Даааа!

Его ладонь властно легла на мою грудь и легонько сжала. Какой порочный взгляд, черный, страстный. Большой палец коснулся соска и слегка потер. Из-за холодной материи прикосновение было настолько чувствительным, что я приоткрыла рот, не в силах оторваться от его взгляда. Пальцы сдавили набухший кончик, покрутили. А губы скользят по моим, но не целуют. Рот широко открыт, и я жду, когда набросится, когда вопьется зверем. И все мысли там, в его пальцах, ласкающих грудь, сжимающих ее.

И вдруг резко отпустил.

– А теперь давай! Домой! Спать!

С трудом разбираю его слова, взгляд пьяный, все тело дрожит, и сосок горит от его прикосновений, болит, ноет, и внизу живота тоже, и там. Между ног. Там пульсирует и саднит, как в ожидании и предвкушении. Стыдно. Черт! Как же стыдно!… Сволочь! Ненавижу его!

– Завтра в полночь, малая. Здесь же.

Крикнул вслед, а я отбежала на несколько шагов и обессиленно прислонилась к дереву. Не приду! Ни за что!

Надо вместо себя под одеяло вещи положить, а то Ма заметит, и тогда будет грандиозный скандал.

Всегда боялась темноты, боялась леса, а сейчас сама иду, приподняв подол платья, выглядывая из-за деревьев и оборачиваясь назад, чтобы убедиться – никто не видел, как я сбежала.

Ма сегодня, как назло, поздно легла и ко мне несколько раз заходила. То окно закрыть, то одеяло поправить. А я лежу и на часы смотрю, а у самой щеки горят и от предвкушения сердце колотится, как бешеное. Как стихло все, вылезла из кровати, к двери подошла, прислушалась, потом осторожно окно открыла и выбралась на улицу. Когда мимо спальни родителей проходила, услышала их голоса и затаилась. Не спят. Могут мой силуэт за окном увидеть, а проскочить только по розовым кустам под окнами.