Потом созвониться с Танькой, договориться за ночь. В клинике вроде тихо, и если так, то получится поработать… днем в читалку можно… а еще листовки и…

Я задумалась и не заметила, как Вадик отстал. Но в какой-то момент… Танька говорила, что у меня чутье, не знаю, может и так, ведь что-то да заставило меня обернуться. Вадик стоял у стены.

Прижимаясь к стене.

Лицо его побелело. У губ появился характерный синеватый ободок. Глаза полуприкрыты. Дыхание… поверхностное, неровное. Я слышала, как судорожно бьется ослабевшее сердце, готовое вот-вот запнуться, остановиться…

…проклятье.

И ведь меня же обвинят… я ни в чем не виновата, от отказа не умирают, как и от пинка в колено, но… не с моим везением!

Какая-то часть меня билась в истерике, но тело само шагнуло к Вадику. Руки легли на плечи, толкнули и удержали, не позволив просто свалиться на землю. Я опустила его, вяло удивляясь, откуда вообще силы взялись: Вадик выше меня на голову и весит изрядно. Он качок и значит, с сердцем должен порядок быть… а оно слабое-слабое.

И уже на земле, я положила руки ему на грудь, приказав:

- Работай, чтоб тебя…

Надавила.

Я не знаю, что произошло, быть может, и самым невезучим положена капля удачи, но треклятое сердце трепыхнулось и застучало ровнее… ровно… и вообще нормально. Вадик задышал.

И открыл глаза.

- Марго, ты передумала? Поцелуй меня…

- Да пошел ты… - я икнула.

И кажется, готова была расплакаться, вот только слез не было…

…давно уже не было. А потому я вытерла сухие глаза рукавом и сказала:

- Кардиологу покажись, дубина…

На вторую пару я успела, и треклятая Козлоногова, естественно, не упустила случая спросить, где это нас носило… ответить бы ей в рифму, да… сессия, будь она неладна.

…а его я узнала сразу. И еще удивилась, что он не изменился совсем. Тринадцать лет прошло, а он не изменился. От мамки моей тень осталась, страшная, выблекшая, с путанными волосами и глазами запавшими, а этот…

По-прежнему в костюме.

Синем.

Галстук с зеленой искрой и булавкой.

Белая рубашка.

Легкий плащ.

Кейс.

Стрижка.

И маникюр, кажется… нет, маникюр, надо полагать, из его новой жизни, в которую он ушел, не оглянувшись на нас с мамой.

- Маргарита? – а тон-то такой…

- Я за нее, - я скрестила руки. Надеюсь, дражайший папочка не думает, что я сейчас кинусь ему на шею, соплями от счастья захлебываясь.

- Ты выросла.

- Да неужели… какая странность.

- Сарказм тебе не к лицу. Идем.

- Куда?

Ответа меня не удостоили. Папочка повернулся спиной и направился к темной машине, припаркованной в месте, для парковки не предназначенном. Я пожала плечами и направилась в противоположную сторону, если поторопиться, то успею на свой двадцать третий.

- Маргарита! – его окрик спугнул воробьев. – Маргарита, немедленно остановись!

Еще чего…

- Маргарита!

Я обернулась и спросила:

- Чего тебе?

Папочка выглядел злым. Нет, не просто злым, он был в ярости. Лицо побелело, а на щеках проступили алые пятна. Этак инсульт хватит, а мне оно надо? Мне одного болезного за день выше крыши.

- Ты как себя ведешь?

- Слушай, - я поправила сползающий рюкзак, в котором, помимо книг, уместилась почти свежая булка и бутылка йогурта. – Если ты пришел нотации читать, то опоздал маленько… лет этак на тринадцать.

Была надежда, что папочка смутится. Или скажет, что сожалеет… или не скажет, но хотя бы вид подаст, однако он лишь бровью дернул.

- Маргарита, ты обязана отправиться со мной.

- Нет, - булку я съем чуть попозже… Серафимка живет возле парка, вот и… у Аскольда мне предложат чаю, и этого хватит на вечер. – Говорю ж, опоздал. Мне уже пару лет как восемнадцать исполнилось, а потому ничего и никому из вас я не обязана…