Я могла бы забежать в магазин какой-нибудь и купить для своей гривы что-нибудь, но тогда бы опоздала. А это точно хуже, чем отсутствие строгой гульки. И уже открыла рот, чтоб сказать это, но вспомнила, что «у богатых жизнь своя». А у работодателей особенно. Их не волнует, почему ты это не сделал. Не сделал, значит некомпетентен и освободи место для тех, кто в состоянии работать и не ошибаться. Поэтому оправдания всегда выглядят жалко и никого не интересуют. Хотя, может, оно и к лучшему. Здоровье сберегу.

- Судя по тому, что вы никак не можете найти гувернантку, впечатление на вас трудно произвести! – напоследок я не удержалась от ехидства. Сказать еще, что он напыщенный индюк? Делать «сломанные лапки» и нацеплять умоляющее выражение на лицо было поздно.

- Это вас не касается! – холодно бросил он, давая понять, что я уже должна быть на полпути к выходу.

Ухожу-ухожу. И даже сделаю это вежливо.

- Всего доброго. Желаю найти идеальную гувернантку.

Цербер в дорогом кожаном кресле даже не поднял головы, продолжая что-то черкать паркером в своем органайзере. Возможно, не паркером, но я просто не знаю других фирм, выпускающих перьевые ручки. Я не психолог, но этот факт просто кричит о том, что владелец настоящий замшелый консерватор, которому в жару не жарко в костюме, и галстук он надевает на ужин даже в собственном доме.

Выйдя в холл, я едва сдерживала слезы. И что мне теперь делать? Проглянувшая было радость, как кусочек лазурного неба весной, тут же скрылась за мрачными тучами безнадеги.

- И не заходи ко мне больше! Ты дура! Дура! – раздался визг маленькой разбойницы, и из комнаты на втором этаже шаровой молнией вылетела девчушка лет шести. Она понеслась на лестнице, но уже почти внизу оступилась и растянулась бы плашмя, если б я не метнулась и не поймала ее, как вратарь футбольный мяч.

Ожидаемо, вместо благодарности, она стукнула меня по руке и заверещала:

- Отпусти меня! А то я папе нажалуюсь!

- Я тебя не держу. А папу твоего я не боюсь! – я поставила девчушку на пол и хотела развернуться, чтоб уйти, но она схватила меня за руку.

Тут же на крик, как черт из табакерки, выскочил сам папа.

- Что у вас случилось? – рявкнул он. И я второй раз обрадовалась, что меня не взяли. Ради денег на многое люди идут, но вот чтоб меня обзывала дурой малолетняя избалованная мартышка, не хочется. И чтоб вот такой папа за каждый визг капризной дочурки готов был растерзать, как тузик грелку…

Черт! Но деньги же нужны позарез, и, наверно, в другом месте придется научиться не принимать близко к сердцу заскоки хозяев. Это работа. Просто работа. Как в зоопарке с животными. Ты им улыбаешься, даешь корм, но спиной не поворачиваешься. Никогда.

- Прохор Андеевич, - раздался голос очевидно, с кухни. – Илона Эдуардовна зашла в комнату Лушеньки, а она начала кричать. Выбежала на лестницу, оступилась, и, если бы не эта девушка, Лушенька расшиблась бы.

Пожилая, довольно полная женщина в форменной одежде горничной, как я себе представляла по фильмам, неловко переваливаясь, торопилась к нам.

- Папа, пусть она будет жить у нас! – потребовала малявка, не отпуская меня.

- Лукерья! Марии нужно уже уходить, - непререкаемым тоном (кто б сомневался) заявил Вяземский.

- Нет! Она спасла меня. А Илонка твоя меня бы не поймала, потому что она ничего не умеет. Я хочу, чтоб Маша жила с нами. Она ж к тебе на работу пришла устраиваться? Вот и пусть работает, и со мной играет.

- Нет, она приходила по личному делу, - не моргнув глазом, соврал Вяземский.

- Папа! – возмущенно фыркнула малышка. – Кого ты лечишь!? По личному вопросу к тебе такая простушка не придет. Ты ее дальше ворот не пустишь.