Касаюсь бутонов роз.

Настоящие.

Пусть и кажутся неживыми.

И вблизи они бронзовые, а не темно-коричневые. Лёня уверяет, что они под цвет моих глаз, а я… не спорю. Пусть мама и считает, что глаза у меня медовые, а Димка с папой отстаивают, что цвета балтийского янтаря.

Я соглашаюсь со всеми.

– Где ты их берешь? – я, проведя рукой по стеблю без единого шипа, поднимаю голову, смотрю на него.

За те три года, что мы встречаемся, бронзовые розы – неизменный символ раскаянья, примирения и мучительной тайны, где Леонид Аркадьевич их достает в любое время года и суток, приносит мне охапкой.

– В большом городе, где столько домов и людей, что не всем хватает места хотя бы на маленький садик[1]… – Лёнька отвечает как всегда.

И моя улыбка появляется сама.

– Дурак.

– Знаю, – он выдыхает, падает рядом, и мою ладонь к своей щеке Лёня прикладывает. – Простишь?

Будто у меня есть выбор.

На раскрытой второй ладони мне протягивают дешёвую жвачку в синей обертке с красным сердцем и желтым буквами.

Любовь – это…

– Мама там борщ приготовила и зразы, – я вздыхаю, капитулирую второй раз за день окончательно.

Сдаюсь на милость победителя.

И победитель победно и радостно улыбается все семь этажей лифта, не слушает моё ворчание, что он бирюк и бомж, с которым невозможно целоваться, поэтому ласты свои в мою сторону протягивать будет только после бритья.

Но предательская улыбка меня выдаёт, падает букет бронзовых роз.

И до квартиры мы добираемся ещё нескоро.

[1] Х.К. Андерсон «Снежная Королева»

11. Глава 10

Суббота подкрадывается незаметно, сваливается сверху.

Как я, когда Лёнька, устав наблюдать за моими хаотичными метаньями по спальне, перехватывает и дёргает на себя.

– Verweile doch! Du bist so schön![1] – он хохочет, а я воплю, что десять, проспали.

И Лавров меня укокошит.

Даже удивительно, что телефон до сих пор не разорвался от его звонков.

– Данька, сегодня суббота, – сквозь смех просвещает Лёнька, забирается руками под мой топ. – Ты совсем на своей кафедре заработалась.

О да, на кафедре.

Я мычу что-то невразумительно-согласное.

И за обман мне, наверное, уже приготовлен персональный котёл в аду, перевязана подарочной ленточкой сковородка, на которой грешников, как известно, жарят, но… но сказать правду я не решилась.

Ни родителям, ни Лёньке.

Они бы… не оценили.

Особенно Лёня, что точно не понял бы, как можно было зимой подписаться на подобный спор, а сейчас, летом, согласиться быть няней. Остаться в итоге самой, поэтому для всех них, оправдывая ежедневное отсутствие, я устроилась на кафедру микробиологии лаборанткой.

Мне это интересно, денежно, и посмотреть на научную работу кафедры изнутри хочется.

Очень.

– Два предложения: твои неандертальцы зовут на озёра с ночевкой, сегодня Ивана Купала, – Лёнька, не замечая моих угрызений совести, подминает под себя.

Он целует, и мы перекатываемся.

Теперь сверху я.

– А второе? – я усаживаюсь удобней, наблюдаю с удовольствием, как туманятся его глаза.

– Ты и я. И, так и быть, эта шикарная кровать, – он подмигивает.

Щекочет меня вероломно.

И под мой визг мы снова перекатываемся, сражаемся, и второй вариант меня устраивает целиком и полностью, но...

Ромочка обещает меня проклясть, заверяя, что в его родне теперь есть настоящие потомственные ведьмы и с одной из них он даже живет. Вано напоминает, что на озёра мы собирались с зимы и уже я клялась поехать. А Лина угрожает пожизненным «н/б» и на тех лекциях, где я изредка присутствую.

Самые весомые аргументы, как всегда, у старосты, поэтому из постели приходится выбраться и собираться начать.