— Бежим! Быстрее!

Даже при полном затишье степной пожар несется быстрее лошади, а если попутный ветерок задует — не всякая птица улететь успевает. Огонь в мгновение ока подминает целые версты, весело скользя по верхотравью легким, гулким пламенем. И только после, сопя и потрескивая, выжигает все дотла тяжелой, черной поступью низового жара.

Если кто хоть раз не то что побывал в таком переплете, а всего лишь наблюдал издали, тот ни одной секунды не промедлит. Разве что — высматривая: куда бежать? Да и это сподручнее делать на всем скаку.

Так что и харцызы вмиг позабыли обо всем, кроме спасения собственной жизни.

Не дожидаясь разрешения атамана, сбросив с коней всю лишнюю поклажу, они запрыгивали седла, а некоторые и на это время не тратили — садились охлябью. А уж тревожно прядущих ушами коней, испуганных доносимым запахом гари и гулом, характерным для степного пожара и сметающей все на своем пути первой волны паводка, даже понукать не пришлось. Рванули с места вскачь, только копыта замелькали.

 — Это беглец поджог, не иначе… — догадался атаман разбойников. — Понял, что товарища не спасти. Так отомстить решил.

— Нам какая разница, Дьяк! — Медведь нетерпеливо переминался, с трудом удерживая под узду двух выплясывающих коней. — Торопись, атаман!

— Погоди, запорожца порешу… — харцыз потянул из ножен саблю.

— Кой черт, тебе в нем?! — в сердцах заорал Медведь, взгромоздясь в седло. — И без нас сгорит! О себе заботься!

— Сейчас, сейчас…

— Ну и черт с тобой! Пропадай вместе с ним! Я ждать не буду! — рявкнул здоровяк, бросил атаману повод второго коня и, не оглядываясь, пришпорил своего.

Понимая, что его ждет, если останется без коня, Дьяк подчинился. Прокричал какое-то проклятье, но так как товарищ уже скакал прочь во весь опор, а оставшийся конь рвал повод из рук, ворочая налитыми кровью глазами и роняя с губ пену, харцыз не стал испытывать судьбу. В конце концов, у избитого до полусмерти и связанного казака не было ни одного шанса на спасение.

— А однако ж ты выжил, — хмыкнул Полупуд.

— Скажу без утайки, сам удивляюсь… — пожал плечами Корсак. — Огонь, что харцызы подо мной разожгли, к тому времени перекинулся на одежду и стало так припекать, что больше ни о чем думать не мог. Вертелся, как уж на сковороде, стараясь из костра выкатиться да пламя сбить… Да только со сломанными ребрами не шибко повертишься. Боль была такая, что я в очередной раз сомлел… А когда очнулся — все вокруг черно и пышет жаром, как в Преисподней, а я лежу посреди этого пепелища, аки Адам. Наг и благостен. Оселедец и тот под корень выгорел, — Иван снял малахай, демонстрируя розовую и лысую, как ладонь, всю укрытую узлами многочисленных ожогов, голову.

— Изрядно… — оценил Василий.

— Ото ж то… — согласился Корсак. — Но, и путы мои огонь не пощадил. Сгореть не сгорели, а истлели достаточно, чтобы порваться. Освободился, встал, огляделся, да и побрел сюда… Без коня и оружия в Диком Поле долго не заживаются, сам знаешь. Помощь, то ли будет, то ли нет… А здесь, мы всегда в тайнике кое-какой припас на черный день хранили. В общем, добрел с горем пополам… Подлечился… Перезимовал. Сперва, хотел по весне на Запорожье двинуться, а потом решил дождаться, когда промысловики сюда придут. Хорошее ж место… Редкий год сюда не хаживали. Не из нашего куреня, так другие. Не дождался…

— В том году Кош Молдавскому господарю на помощь ходил… — объяснил Полупуд.

— Вон оно что, — Иван покивал понимающе, но как-то равнодушно. — Ну, я примерно так и думал… А не зная броду… на Сечь соваться не рискнул. Не решился один в такую даль пускаться. Не смог забыть пережитого. Да оно само не давало… Особенно перед дождем… Перезимовал опять здесь же. И не заметил, как отшельником стал. Не тянет больше к людям…