Воспользовавшись затишьем, в разговор вступил Илья Алексеевич:

– Скажите, вчера Лундышев ушел со службы раньше обычного?

– Да, я лично отпустил, – подтвердил Гаген-Торн. – Сказал, требуют семейные обстоятельства.

На этих словах Жарков опять бросил Ардову взгляд с особым значением, как будто прозвучавшее признание окончательно расставляло все по местам.

– Как, по-вашему, повел бы себя Лундышев, если бы застал супругу в объятиях любовника?

– Мне кажется, вопрос не слишком деликатный… – попытался было уклониться инженер.

– И все же я вынужден настоять, – проявил твердость сыщик.

– Как я уже говорил, Александр Петрович имел непростой характер… – принялся подыскивать слова Гаген-Торн. – Вспыхивал мгновенно! Полагаю, это было следствием контузии. Впрочем, и отходил быстро. Извинялся.

– Он мог в приступе гнева выстрелить в соперника? – прямо спросил Илья Алексеевич.

– Вне всякого сомнения, – вздохнув, без особого желания признал очевидное инженер. – Некоторое время назад его на время даже лишали права ношения табельного оружия – он угрожал мичману Прохоренко по пустяшному поводу.

Илья Алексеевич вернул Жаркову взгляд – мол, видите, версия самоубийства в состоянии аффектации имеет вполне очевидные основания.

– Что и требовалось доказать! – воскликнул криминалист и хлопнул ладонью по столу: под ней оказался корешок железнодорожного билета, извлеченный из ящика стола. – Сестрорецк!

Гаген-Торн и Ардов переглянулись. Поведение Жаркова вызывало все большее беспокойство.

– Неделю назад… – сообщил Петр Павлович, указывая на штемпель с датой поездки. – Странно, не правда ли?

Глаза криминалиста блестели, как у охотника, напавшего на след.

– Что же тут странного? – аккуратно поинтересовался Ардов, желая вернуть товарищу равновесие чувств.

– Это вы его отправляли? – с вызовом спросил Жарков у инженера.

– Нет, – ответил Гаген-Торн и посмотрел на Ардова, чувствуя, что встреча явно приобретает черты сумасбродства в сравнении с обычным ходом такого рода процедур. – Насколько мне известно, он ездил туда по обстоятельствам личного свойства.

– Прекрасно! – все более распалялся Жарков. – Очень хорошо! Мы считаем, что смерть Лундышева с ревностью никак не связана, – окончательно выбил он Ардова из равновесия.

– О чем вы, Петр Палыч? – не выдержал сыщик.

– Есть основания полагать, что Лундышев был связан с турецкими шпионами!

Это была новая вершина абсурда, на которую умудрился взобраться криминалист в ходе визита в правление Обуховского завода.

– Это мы изымаем для экспертизы! – взмахнул он папкой с результатами испытаний крупповской брони.

Гаген-Торн обратил к Ардову недоуменный взгляд. Илья Алексеевич подступил к Жаркову.

– Петр Палыч, думаю, нам следует продолжить в участке, – сухо проговорил он.

– Да, да, конечно, – как будто согласился криминалист, но тут же поделился новым невероятным эвенементом[14], – следствие считает, что Лундышев имеет отношение к теракту на Сестрорецком военном заводе!

Это уже выходило за всякие границы благоразумия.

– Какое следствие?! – возвысил голос Ардов.

Он, конечно, читал в газетах о Сестрорецком взрыве – вчера утром новость об этом дали «Санкт-Петербургские ведомости», а уже к вечеру подхватили и остальные, склоняя на все лады «турецкий след», якобы обнаруженный Отдельным корпусом жандармов, взявшим расследование в свои руки. Но при чем здесь несчастный Лундышев?

– Петр Павлович, что с вами?!

– Не будьте дураком, Ардов! – закричал Жарков – как видно, содержимое эрленмейера, перекочевавшее в желудок криминалиста в полном объеме, привело сознание обычно сдержанного Петра Павловича в состояние исступления и неистовства, в котором он имел свойство выкидывать весьма экстравагантные коленца. – И не пытайтесь уличить меня в подлоге! Это недостойно, слышите? Недостойно!