В голове крутилось одно: почему? Чего ей не хватало? Внимания, заботы, секса, денег – чего? Детей? Так это она сказала: не сейчас, попозже. Слишком много работал, ездил в командировки?

Хладнокровие, способность быстро и нестандартно мыслить, принимать рискованные решения – все, без чего невозможно обойтись в его работе, куда-то улетучилось в один момент.

Он дошел до того, что винил во всем себя. Если жена изменила, значит, муж в чем-то оказался не на высоте. Напоминал себе о том, что иногда и сам посматривал с интересом на других женщин, забывая при этом простую вещь: соблазн приходит ко всем, но не все поднимают перед ним шлагбаум.

Катя писала, но Борис не открывал ее сообщения. Звонила – не отвечал. И все же что-то не давало закинуть ее номер в черный список. Надо было позвонить самому, договориться о разводе через загс или подать заявление в суд, а он все откладывал и откладывал, притворяясь, что ничего не успевает из-за работы.

А потом она пришла сама.

- Ключи отдай, - потребовал Борис, не пуская ее дальше порога.

Боль, обида, отвращение боролись с желанием – злым и диким, звериным желанием схватить ее в охапку, отнести в спальню и трахать так, чтобы больше никогда не вспоминала, не думала ни о ком другом. Боролись – и победили. Положив ключи ему на ладонь, Катя повернулась и пошла к лифту.

Сколько прошло времени? Он не понял. Снова ходил из угла в угол, вспоминая всех японских матерей и прочих социально безответственных баб. А потом подошел к окну и вздрогнул.

Катя сидела во дворе на скамейке – ночью, под дождем. Сгорбившись, глядя себе под ноги. И он не выдержал. Вышел, сел с ней рядом.

Молчали долго. Мир вокруг разбежался квадратами битых пикселей. Мир внутри разлезся мокрой туалетной бумагой. Все стало бессмысленным. Ни одна задача не имела решения.

Борис встал, взял ее за руку и повел домой. Притащил в ванную, раздел, загнал под горячий душ. Потом заставил выпить чаю с хорошей порцией коньяка, уложил в постель, а сам ушел на диван в гостиную. Лежал, смотрел в потолок и грыз губы, пока она не пришла к нему. Хотел оттолкнуть, прогнать – и не смог.

***

Он обещал, что никогда не упрекнет ее, не напомнит – но обещания не сдержал.

Это были два месяца ада. Быть рядом с ней оказалось труднее, чем до этого без нее. Не раз и не два хотелось сказать: Катя, я так больше не могу, извини, не вышло. Невозможно было забыть, не думать о том, что она лежала в постели с кем-то другим. Что этот другой – бритый бугай! – трахал ее, и она стонала под ним от удовольствия.

Скрипел зубами, молчал, терпел.

Зачем терпел? Какой в этом был смысл? Разбитую чашку не склеишь. Но тогда казалось, что можно. Что она прослужит еще долго, если обращаться с ней бережно. Борис уверял себя: тело ничего не значит, главное, что в душе. Отмахивался от воплей здравого смысла о том, что не поддаются наваждению, когда любят.

Почему? Да потому что сам все еще любил ее. Несмотря ни на что. Инерция у любви – как у автобуса на льду. Именно она и заставляла надеяться, что все еще возможно вернуть.

Катя молчала. Молчала, когда злился, молчала, когда вываливал на нее свое дурное настроение. Уходила в ванную, плакала. Он чувствовал себя свиньей и злился еще сильнее – на нее, на себя.

А потом вдруг стало легче. Может, просто пришла усталость от напряжения, но Борис словно шел по хрупкому льду, стараясь не думать, что под ним – километры черной грязи. Они ссорились, мирились, но это были обычные бытовые ссоры, и ему уже казалось, что выкарабкались, пережили самое черное, теперь все будет хорошо. Появится ребенок - как новый смысл, как второе дыхание.