– А другие? – спросили из хора.

– Какие другие? У вас есть другие?

– У нас много, – отвечали. – «Халява», «Мурка», «Чего ты, Валька, курва, задаешься…».

– Нет, нет! – сказал Петр Анисимович. – Это оставьте себе!

Хор разочарованно удалился, уступив место люберецким.

Люберецкие станцевали «Яблочко», припевая: «Эх, яблочко, вниз покатилося, а жизнь кавказская… накрылася!»

– Танцуйте без слов, – сказал, вздыхая, директор. – Без слов у вас лучше получается.

Можайские изобразили сценку под названием «Кочерга»: в школе никто не знает, как написать заявление, чтобы привезли десять штук… кочергов… Так один говорит… А другой поправляет: «кочергей»… Это – взяли.

Каширские – там одних девчонок собрали – спели песенку про «Огонек». «На позицию девушка провожала бойца…»

– На позицию девушка, а с позиции мать! – крикнул кто-то из колонистов.

Но никто на такой выпад не среагировал, песню одобрили.

Два колониста из Люблино предложили пародию.

– Пародию? – оживились воспитатели. – Ну, ну!

Сперва они запели с чувством про журавлей: «Здесь под небом чужим я как гость нежеланный…» При этом показывали в окно, на небо. Явно чужое. Про колонистов, словом, песня. А после куплета вдруг завели инвалидским пропитым голосом:

– Да-ра-гие ма-ма-ши! Па-па-ши! Подайте, кто сколько может… Кто рупь, кто два, кто реглан…

Из комиссии попросили про инвалидов не петь. Лучше уж про журавлей. Люблинские согласились, но сказали, что они тогда добавят про фюрера на мотив «Все хорошо, прекрасная маркиза». Про фюрера разрешили без прослушивания.

Раменские напросились декламировать «Кавказ подо мною…» на стихи А. Пушкина и отрывок из поэмы Баркова. Про то, как один дворянин по имени Лука любил купчиху. Трагедия, словом.

Луку отвергли, остальное взяли.

Коломенские предложили колхозные частушки, специально для деревенских… Вроде бы как хор Пятницкого.

Наученный горьким опытом с «Яблочком», Петр Анисимович попросил спеть одну.

С подвыванием, как поют в народном хоре, на знакомую мелодию «На закате ходит парень возле дома моего» коломенские проникновенно завели:

– Нет, – это для них… для переселенцев не очень… – сказал быстро Петр Анисимович. И облегченно вздохнул: – Все?

Но тут вышел перед комиссией Митек и прошепелявил:

– Я тоже хочу выштупать на шчене…

– Ты? – поразился Петр Анисимович. – Это ведь непонятно, што проишходит… – ненарочно прошепелявил он сам.

– Почему непонятно, – не понял Митек. – Фокуши…

– Чего? Чего? – Все оживились.

– Фокуши, – сказал Митек. И, уже не дожидаясь согласия, спросил Петра Анисимовича: – Вот ваши чашы…

Петр Анисимович вяло запротестовал:

– Нет, нет. Ты моих часов не трогай!

– Так они уже тут, – сказал Митек и достал из своего кармана директорские часы.

– Это ведь непонятно, что происходит!.. – ахнул директор. И отмахнулся: – Там, в клубе… Только у колхозников ничего это… не бери. А то это… Конфликт начнется… Подумают, что пришли опять… Чистить их карманы.

– А у кого же брать? – спросил невинно Митек.

– У кого хочешь, – повторил директор. – Но у них не бери!

– Ладно, – сказал Митек и многозначительно посмотрел на директорский портфель.

В это время еще несколько шакалов полезло к комиссии, и каждый кричал:

– Я тоже умею… Фокусы!

– Хотите, стакан буду грызть?

– Или лампу?

– Хотите… Слезы потекут! У всех!

– А я могу угадывать! По руке! Что будет!