Торопливо, с оглядкой все это выпалив, тетка Зина стала выталкивать братьев из-под лестницы, произнося:

– Ну, идите, идите! Много будете знать – скоро состаритесь! Идите!

Сашка упирался, не хотел уходить.

– Так это они подожгли… Гранатой-то! – воскликнул он, пораженный своим открытием.

Тетка Зина испуганно оглянулась и вдруг закричала на весь цех:

– Ну, чево тут смотреть? Чево? Цеха не видали! Давайте, давайте работать! Некогда лясы точить!

С тем, больше не желая слушать, и выставила братьев во двор.

Вдруг затеяли самодеятельность. Для колхоза.

Уж очень стали натянутыми отношения с местным населением!

Деревенские подкараулили колониста на бахче и избили до полусмерти. В отместку колонисты поймали молодого мужика с бабой близ колонии – занимались в кукурузе любовью, – привязали спиной к спине голяком и в таком виде привели в деревню. А когда стали сбегаться люди, утекли в кусты…

И – началось.

Петр Анисимович вернулся из правления колхоза грустный, прижимая портфель к груди, повторял одну фразу: «Это ведь непонятно, что происходит…»

Он собрал воспитателей, пересказал все, что слышал на правлении, и в заключение предложил:

– Может, это… Может, встретиться с колхозниками, поговорить? Или спеть им что-нибудь? Вон как ревут в спальнях!

– Можно спеть и сплясать, – отвечали. – Тут все артисты. Особенно фокусников много: из ничего делают нечто!

Но директор шутки не принял, а, прижимая, как ребенка, портфель к груди, попросил страдальческим тоном:

– Значит, это… Давайте хор… И стихи. Я так и скажу деревенским, что мы у них выступим, а они чтобы это… Ну, угощение… Словом, мир между нами.

О мире, о дружбе и прочем таком до колонистов не дошло. Дохлый номер, как они понимали. Крали и будут красть, а чего еще делать? А вот насчет угощения – это было понятно. Желающих выступать сразу нашлось немало.

И Кузьмёныши всунулись, сказали, что пели раньше в хоре и от имени Томилина споют какую-нибудь песню. Их записали.

И далее записывались по бывшим коллективам. Запись происходила в столовой.

Мытищинские предложили хор – их было много: «На богатырские дела нас воля Сталина вела». Другая: «Лети, победы песня…» – эти две для запева, а далее: «Дорожная». Для души.

Первую одобрили, да и о второй отозвались с похвалой, все знали «Дорожную» Дунаевского.

– Может, и Дунаевский, – отвечали вразнобой мытищинские, – мы вам лучше споем.

Мытищинские встали в стойку; выставив вперед правую ногу и пристукивая в такт, дружно промычали: «Тум-та, там-та, тум-та…»

Начало всем понравилось. Будто поезд стучит. Дальше шли слова:

– Что это? Это ведь непонятно, что происходит? – спросил Петр Анисимович, разглядывая странный хор. – Какой Герцен? Какой генерал?

Хор удрученно молчал.

– А может, дальше? – спросил кто-то из воспитателей.

– Дальше? – удивился Петр Анисимович. И отмахнулся портфелем.

Но хор понял его слова так, что им велят продолжать дальше. Мытищинские снова, как по команде, выставили правую ногу вперед и замычали слаженно: «Тум-та, тума-та, тума-та, тум-та!»

Кто-то из солистов с грустной томностью вывел под это сопровождение:

Хор грянул изо всех сил, желая понравиться директору:

– Хватит! Хватит! – попросил Петр Анисимович. И даже привстал, прижимая к подбородку портфель. – Эту не надо. Только первую. Про богатырские дела…