– Знаю, что больно. Дети они такие, они в боли нам достаются. Чтоб ценнее были. Все, что сильно болит, так же сильно и любится. Дыши чаще и глубже. Не бойся боль, прими ее. Расслабься и дай ей царствовать – она работу свою выполняет, чем приветливей встретишь, тем легче терпеть, тем скорее родишь.

Я кивала и дышала, как она говорила, запрокидывала голову, закрывая глаза.. а перед глазами отчего-то его лицо постоянно. Словно не о чем больше думать, словно достоин в такой момент в голову мою лезть и в сердце.

И именно в эти секунды зашкаливающей обжигающей боли, которая раздирала меня изнутри, я вдруг с комком в обожжённом стонами горле, думала о том, что невыносимо хотела бы, чтобы он был со мной сейчас рядом.

Чтобы все это оказалось кошмарным сном, чтобы это не он хотел меня убить… не он приказал смять нашу машину всмятку. Не он… а на самом деле мой Волк ищет меня, тоскует по мне, любит. Как же я хотела хоть немного в это поверить сейчас, выгибаясь от боли, не слыша голоса Устиньи… только его голос у себя в голове.

«Моя девочка, рыжая Лисичка… скажи, что ты моя девочка».

– Сеня, дочка, открой глаза, на меня смотри, сейчас не время плакать о НЕМ, слышишь? Сейчас время сына его рожать. Работать надо. Дыши и на меня смотри. Слушай меня…

А у меня от боли туман перед глазами, не слышу я ее, его слышу, его вижу, и слезы по щекам катятся. Мне больно. Захар, ты ведь говорил, что никому не позволишь сделать мне больно.

– Если меня слушать не будешь – потеряешь ребенка! – тряхнула за плечо, вырывая из тумана, заставляя сфокусироваться на ее лице. – Неправильно ребенок идет. Я думала, к родам перевернется, ан нет, своевольный он у тебя. Буду сама разворачивать и терять сознание нельзя, со мной ты должна быть. Как поверну, тужиться начнешь. Больно будет… ты терпи, дочка. Терпиии. Все хорошо будет. На меня смотри и терпи.

Наверное, я кричала, очень громко кричала, потому что у меня болели уши и горло.

– Как ребенка назовешь, думала? Слышишь меня? Глаза не закрывать. Давай, милая, потерпи. Все хорошо у бабы Усти получается, все хорошо.

И на живот мне давит, а я от боли даже голос ее не слышу, точнее, слышу, а слова разобрать не могу. Нееет. Я буду слушать. Не умру. Ему назло. Чудовищу этому. И ребенку умереть не дам. Я сейчас возьму себя в руки и… все получится. Глаза широко распахнула и встретилась взглядом с глазами знахарки. Она ободряюще мне улыбнулась и вниз посмотрела между моих ног.

– Даааа, вот так, есть. Развернули. А теперь давай тужиться, милая. И останавливаться, когда я скажу. Умница, ты умница. Сейчас уже так больно не будет.

Но больно было. Везде. И там, где сердце особенно. Но я больше глаза не закрывала, я, сцепив зубы, слушала Устинью и делала все, что она говорит. Рычала и запрокидывала голову, рвала простыни скрюченными пальцами, обливаясь потом, но не позволяла себе снова погрузиться в тот горький туман. Мы выживем оба. Вопреки всему выживем. Мы сильные!

– Умница, девочка, давай сильнее, выталкивай его. Головка уже у меня в руках. Давай, полночь почти.

Я впилась ногтями в матрас, напрягаясь изо всех сил с громким воплем:

– Захаааар! Ненавижуууу!

И наступило облегчение, словно вся боль с этим диким криком из меня вышла. А потом услышала совсем другой крик, такой пронзительный и тоненький, от которого все внутри сжалось, сердце судорожно подпрыгнуло, и слезы по щекам покатились. И тут же все забылось.

– Ух, богатырь какой… Красавец. Смотри, дочка, какой славный сын у тебя. Ровно в двенадцать ночи родился.