Не всякой розе нужен секатор. Иной раз стоит просто отступить и посмотреть, как она вырастет сама. Вырастет, развернет шипастые ветви, разрастется корнями на полсада, сама сведет мир с ума. Без его помощи.

На губах Летучей проступает совершенно прекрасная удовлетворенная ухмылочка.

— Можно подумать у них был выбор!

И настолько она хороша сейчас – настолько у него исчерпался лимит терпения. Все. Нет его. Кончился!

Они договаривались без Темы. Он это помнит.

Но протянуть руку и опустить пальцы на горло – это еще не тема. Так. Крепкая ваниль. Сжать крепче, притянуть к себе, окунуть в себя, и самому в неё нырнуть с размаха.

Ощутить отдачу – тихий ликующий вдох, и отцепить свою цепь с карабина уже окончательно. Это стало потребностью – затыкать её болтливый рот своим, слушать тихие гортанные звуки погибших в его поцелуях слов и пить воздух из её легких, глоток за глотком, покуда собственная грудная клетка не наполнится.

Надо же какие откровения о себе можно осознать, выбравшись из-под едва не ушатавшего тебя медведя-шатуна. Что в губах этой соплячки таится какой-то совершенно невиданный вкус. Которым он совершенно не может насытиться.

— Скучала?

Спрашивает, уже прижимаясь губами к шее.

— Неа! – коза задирает подбородок и хохочет. Врет, конечно. Все-то ей смехуечки, мелкой паршивке, а пальцы-то за рубашку Алекса хватаются отчаянно.

— Скучала, — Алекс проговаривает это только для того, чтобы она знала – её вранье прозрачно как стекло, просто потому что она так дивно бесится, когда ей не удается его обмануть. Добавляет уже для себя.

— И я по тебе скучал, птица.

— Больше, чем по жене? – снова щурится, снова пытается ужалить колючками. Интересно, что она будет делать, когда этот повод для подколок исчезнет?

И он мог бы её подразнить. Мог бы ответить уклончиво, спросить, видит ли она здесь его жену, сказать что приехал к ней сразу с самолета и даже не заезжал домой – но… Это все игры в прятки для таких, как её бывший мудень. Когда не хочешь говорить то, что наложит на тебя обязательства. Когда знаешь, что не вытянешь нужный градус искренности и врешь, врешь, врешь, строя из своего вранья очередной грязный гнилой мирок.

— Я скучал только по тебе, — Алекс проговаривает это медленно, смакуя каждое слово. Он почти знает, что увидит. Ехидный недоверчивый прищур, саркастично приподнятый уголок губ. Не верит, ехидна. Еще не верит. Но, кажется – благодарна даже за ложь. Уж больно отчаянно прижимается к нему всем телом.

— Поехали, — нетерпеливо роняет, даже не подталкивая – продавливая девчонку в нужную сторону.

— Эй, а если у меня вдруг планы имеются? – язва, конечно же, не может просто взять и сесть. Пока – не может, да.

— Имеются, — Алекс кивает коротко, — садись в машину, расскажу какие. Кофе выпьешь заодно.

Кофе? Кто сказал кофе?

Летучая уже успела спалиться тем, что хорошо разбирается в алкоголе – разнесла мини-бар в Азимуте в пух и прах и весь абсент спустила на упоротые коктейли. Но кофе был и оставался её личным наркотиком. Его она пила утром, днем и ночью, только дайте. Вот и сейчас – глаза зажглись, крылья носа хищно раздулись. Голодной лаской выворачивается из его рук и лезет в тачку, туда, где в подстаканнике дожидается её стаканчик с черным ристретто.

Ну что ж, попалась!

Замок щелкает, блокируя дверь.

Не сказать, что это была выходка года, и все же Летучая вздрагивает от этого звука.

— Давай, ори, спасите, насилуют, — ухмылка сама выползает на лицо Алекса и не желает с него сходить. А Летучая отбрасывает свои гладкие темные волосы с лица и скалит зубы.