Медведь поднимается на задние лапы и перескакивает так, чтобы отвесить подзатрещину и Алексу.

Тот уворачивается.

Пока уворачивается!

Он отдает должное себе и своим рефлексам. Они и рядом не стояли с рефлексами истинного зверя, голодного зверя, озлобленного зверя.

Наверное поэтому он оказывается не совсем готов, что только-только вставший на задние лапы и приготовившийся обороняться передними бурый сделает резкий прыжок вперед, обрушиваясь на Алекса всей массой.

Алекс запомнит тот резкий взмах, закончившийся ножом, вколоченным по самую рукоять в глаз нападавшего зверя.

А потом — оглушительный выстрел, один единственный — но достаточный, чтобы падающая на него туша вдруг обмякла.

Легче это, впрочем, её не сделало.

Он же должен быть легче! Он же после спячки, исхудавший, должен весить по минимуму, а ощущение такое, что все двести килограмм на Алекса навалились и распластали по холодной весенней земле.

Вот ведь…

Резкий удар по медвежьей туше справа заставляет её пошатнуться и помогает Алексу и самому сделать толчок, сваливая мертвого зверя на таежную лесную подстилку.

В глазах плавают черные мушки, в желудке — катастрофическая нехватка алкоголя, адреналин произошедшего даже не трясет — бьет тело резкими нервными спазмами.

В поле зрения влезает широкая ладонь Эда, и от помощи сейчас Алекс не отказывается. Потому что… Не та ситуация, чтобы строить из себя гордеца и вставать самому.

Смотрит на Эда. На его губах нет прилипшей ухмылочки. В его глазах — будто сфокусировался на цели прицел. Когда с него слетает маска — кажется, будто сквозь его кожу на Алекса смотрит он сам. Молодая версия, более совершенная, отполированная, удачная.

Вот и медведю он попал не куда-нибудь, а под левую лопатку. Туда, где кроется под мехом крупный, ведущий к сердцу сосуд. Идеальный расчет на мгновенную смерть. Потому и долго возился, что целился не абы куда.

— Торопыга, — Алекс ухмыляется, ударяя сына кулаком пониже локтя, — еще пара минут, и возвращался бы ты уже наследником. А ты…

— Не думаю, что нам стоит с этим спешить, — улыбка Эда кажется прохладной, но на самом деле от себя настоящего к маске он возвращается не мгновенно, — ты мне еще пригодишься, старик.

— Надо же, — Алекс делает вид, что удивлен этим словам, — а я-то думал, что все. Просрочен. Списан со счетов. Путаюсь у тебя под ногами.

— Путаешься, — нахально заявляет Эд, уже с большей эмоциональной отдачей, — но это ведь доля детей — заботиться о родителях в преклонном возрасте.

Как ни крути, а сыночек получился той еще паскудой!

Пока Алекс отходит к собаке, Эд вытягивает из глазницы медведя отцовский нож. Разглядывает его. Хмыкает.

— М? — Алекс оборачивается и приподнимает заинтригованно бровь.

— Нам нужен медвежий патологоанатом, — задумчиво проговаривает Эд, — если мы, конечно, желаем выяснить, кто из нас сегодня забирает себе трофей. Ты точно ему до мозга достал. Ну и кто из нас убил его первым?

— Ты никогда не забирал трофеев, — замечает Алекс, осторожно оглядывая пса. Тот ударился об дерево и тихонько скулил, но шевелился. Это обнадеживало.

— А вот сейчас хочу, — откликается Эд, делая вид, что говорит с вызовом.

— Голову или шкуру?

— На медвежьей башке бабу не разложишь, — философски откликается Эд, подбрасывая отцовский нож в ладони, — а на шкуре можно.

Он кажется несерьезным, но в то же время что-то совершенно иное проступает в его лице.

Строго говоря… Это была их первая охота, где риск для жизни оказался таким заоблачно высоким. И вполне понятно, почему Эд хочет сохранить для себя свидетельство такой сильной эмоции.