- Фитнесс-клуб? –понимающе уточнил Андрей.

- А? Нет… нет - именно спортзал. Когда-то давно она окончила курсы… или правильнее будет сказать – освоила приемы самообороны. Знаете – часто возвращалась уже по темноте, а Ваня не всегда мог встретить… он и настоял. А потом уже она сама решила, что поддерживать физическую форму, совершенствуя полезный навык, рациональнее, чем просто прыгать по залу в спортивном купальнике.

- Самооборона? Действительно… неожиданно, - улыбался Андрей, вспоминая как решался на крайние меры – зажать невозможную стерву где-нибудь… да в том же кабинете! Скрутить и целовать до тех пор, пока не перестанет дергаться.

- Вероника Павловна… к вопросу о том, чтобы я говорил теперь с Ольгой – сейчас я расскажу вам абсолютно всё о наших с ней отношениях и после этого или дайте мне стоящий совет, или гоните в шею. Но скажу вам сразу – я не отступлюсь. Просто потому, что Ольга точно ко мне неравнодушна. Что я ужасно бешу ее – это факт.

7. Глава 7

У меня ужасный, упрямый, тяжелый характер! Я всегда это знала. Чтобы вытерпеть такой, нужно очень сильно любить – как Ваня или хотя бы, как Лариса.

С ранних лет меня вела по жизни даже не потребность, а чувство… нет - страсть справедливости. Не только по отношению к кому-то или чему-то, а и глобально, всеобъемлюще. Понятно, что жизненной позицией, как рычагом, мир в лучшую сторону не повернуть. Да и сторона эта может оказаться лучшей только по моему разумению - все так. И будь это просто убеждением, а не именно, что потребностью, я даже пыталась бы с этим бороться, потому что отстаивая свою справедливость, я сотни раз лезла в бутылку и резала правду-матку невзирая на личности и авторитеты. Поэтому, скорее всего, и не имею друзей, кроме Лары. А как-то умудрилась высказать даже профессору. Потому что былая влюбленность влюбленностью, а правда одна.

Я случайно услышала, что каким-то образом были выхлопотаны денежные компенсации блокадникам-евреям. И Бог бы с ними – на здоровье, как говорится, но что-то будто скребло внутри после этой новости и это точно не было завистью к национальной предприимчивости. Потом сообразила - так тошно стало именно потому, что евреев, исключительно на примере семьи Шмелевичей, я уважала.

И на кого было выплеснуть то, что я для себя открыла? Конечно же на яркого представителя, который к тому же оказался на тот момент в доступной близости.

- В блокадном Ленинграде страдали и умирали не только евреи, но и русские, украинцы, белорусы и представители многих других национальностей. И если выделять компенсации по справедливости, то уж всем. Если уж вытряхивать с немцев деньги, то для всех. Или – ни для кого.

- А почему бы и остальным не заняться таким же образом и не добиться того же? – пыхтел Шмелевич, - на блюдечке с каемочкой сам никто ничего не принесет.

- Потому что для всех – не получится, это ясно было изначально. А вот делить людей на достойных и недостойных помощи и требовать ее только для русских тем же русским простоне пришло бы в голову. Потому что это несправедливо по отношению к остальным. Все люди должны быть равны перед понятием справедливости. Почему не все это понимают?

- Максимализм, это не совсем и хорошо, Оленька. С такими убеждениями трудно будет жить дальше, - ушел от разговора Шмелевич. И вообще ушел.

- Я не права, Раиса Яковлевна? – перенаправила я вектор силы.

- Почему? Необязательно. Миша, например, думает так же, как и ты, - спокойно ответила Ларкина мама.

- А почему тогда он спорил со мной? – оторопела я.