С теми словами туже затянула на себе кожух, положила котомку под голову и улеглась, прикрыв лицо воротом.

Тихий только головой покачал, дивясь упрямству кикиморы. Но смолчал и пошел устраиваться на ночлег; улегся ногами к костерку, накинул теплую шкуру, какую подал Ярун, и глаза прикрыл. Да не спалось: Раска перед глазами, как живая стояла. Зубки белые, ямки на щеках, а боле всего – ясные ее глазки.

Но уснул Хельги: усталость сморила.

От автора:

Хода - стопа.

4. Глава 4

– Дошли, добрались, – радовалась рябая обозница. – Макошь пресветлая, благо тебе. Щур, и тебе благо, сберег в пути.

Раска и сама вздохнула легче. И было с чего: день и ночь просидела молча, пряча лик от глумливого Хельги. Злилась на пригожего, но себя держала. А так хотелось, отлаять языкастого потешника, чтоб на всю живь запомнил. Промеж того и потеплело; Раска маялась в теплом кожухе, какого скинуть не могла. Да и горб с серебром давил тяжко на спину, разогнуться не давал. Радовалась уная вдовица Изворам, хотела соскочить с телеги, уйти в сторонку и в реке пополоскаться. Употела, едва не изжарилась на злом весеннем солнце.

– Ярина, – Хельги тут, как тут, – вот они, Изворы. Куда дальше ходы тебя понесут? Иль тут осядешь? Коли останешься, скажи где. Приду, погляжу на тебя. Может, ворохнешься ко мне, горб покажешь.

– Глаза б мои тебе не видали, – в сердцах сплюнула Раска. – Ухи вянут слушать. Чего прилип, смола? Отлезь!

– О, как! Заговорила. А чего ж молчала? Злость копила, отраву в щеки собирала?

– А в тебя сколь ни плюнь, все мало. Зараза к заразе не пристает. Вот делать мне нечего, кроме как об тебе думать. Тебе мой горб покоя не дает, ты и майся, – Раска огляделась, приметила торжище. – Тут сойду.

Сползла с телеги, едва не упала: серебро в горбу тяжелее стало, придавило.

– Все что ль? Так и уйдешь? Ярина, чего неласковая такая? Взглядом подари, слово теплое кинь. Изведусь ведь в разлуке, – пригожий смеялся едва не до слез.

– Благо тебе, Хельги Тихий, – Раска хоть и злобилась, но порешила не ругаться: довез парень до Извор, как и обещался. – Пусть сберегут тебя боги. Да и ты себя береги. Добрый путь.

И повернулась уйти, да Тихий остановил:

– Погоди, – сошел с седла, встал близко. – Ярина, сколь зим тебе? Взгляни-ка на меня.

– Отстань, сказала, – Раска отскочила от воя. – Ступай уже, отлипни ты от меня, докука.

И скоренько метнулась в толпу, какая уж собралась у торжища.

Шла промеж людей, едва рот не открыв: народу-то, скотины всякой, домков. По любопытству не сразу и заметила, что пятятся от нее, пока одна щекастая бабёнка не крикнула:

– Батюшка Род, никак кикимора вылезла. Ой, люди добрые!

Раска сразу разумела, что ей несдобровать, а потому подхватила полы кожуха и побежала прочь от торга, петляя зайцем. По улице неслась, все к заборцам жалась, а уж когда выскочила из городища, борзо припустила к леску, угадав за ним реку.

Плутала долго, пока не нашла тихое место: сосенки кривенькие, песочек да водица быстрая.

– Велес Премудрый, благо тебе. Ужель выбралась?

Огляделась сторожко и принялась распутывать плат, какой надоел до оскомины: упали тяжелые долгие косы на грудь.

В тот миг хрустнула ветка! Вдовица подскочила и обернулась.

– Щур меня! – Хельги стоял у сосны, – Морок потешается! Раска?

Пока глазами хлопала, что твой теля, Тихий уж шагнул ближе, прищурился:

– Говори, нежить, играешься со мной? В мертвячку перекинулась? При мне меч в Перуновом пламени опаленный, он в навь тебя спровадит, – Хельги вытянул блескучий клинок и двинулся к Раске.

Та разумела, что живи может лишиться, взвизгнула и бросилась бежать. Но Тихий оказался быстрее: в два шага догнал, ухватился крепкой рукой за горб да дернул. Раска только и успела что вскрикнуть, а уж оказалась на земле. Сверху навалился тяжелый Хельги.