Матильда посветила телефоном на дверь и стены рядом с ней.

– Это камера наблюдения? – спросила она.

«Да, это камера».

Мы все уставились в объектив, и дверь резко распахнулась. В коридор хлынул поток света. В дверном проёме стоял кто-то с белоснежными, седыми волосами, торчащими в разные стороны, с дикой причёской а-ля Эйнштейн.

– Асистолия и агональное дыхание! – крикнул он нам истеричным голосом и вбежал обратно в комнату. – В течение примерно девяноста секунд. Начата сердечно-лёгочная реанимация. Пациент не реагирует.

Ким стала белой как полотно. То есть побледнела ещё сильнее, чем была в обычном своём состоянии.

– Кто там?

Она последовала за Эйнштейном к двум больничным койкам, стоявшим рядом. Мы с Матильдой тоже нерешительно переступили порог. Это без сомнения была та самая комната с видео – я узнал большие часы, резного скорпиона на одной из створок деревянной двери и странную клавиа-туру на стене рядом с ней. Там, где на видео было мерцающее поле, через которое проходил мой отец, теперь виднелся лишь голый камень.

В центре комнаты лежали двое молодых людей явно без сознания: один на больничной койке, другой – на полу рядом со второй койкой. Оба были подключены к капельницам и мониторам. Хотелось бы мне никогда раньше не иметь дела с мониторами, до боли знакомыми мне со времён реанимации, не узнавать тревожных звуков, которые они издавали в данный момент, и связанных с ними технических терминов.

Я почувствовал, что меня вот-вот стошнит.

Монитор слева не показывал никаких отклонений, кроме слегка повышенного пульса, но на правом мониторе творился настоящий хаос: зелёная линия пульса была слишком ровной, а артериальное давление резко упало. Парень тоже выглядел не совсем здоровым.

– Начинаем компрессию грудной клетки! – крикнул Эйнштейн, пока Ким ошеломлённо переводила взгляд с одного монитора на другой. – Ты что, отпустил их обоих одновременно? Вы тут совсем спятили? Неужели непонятно, что один в критической ситуации никогда не сможет позаботиться о двух одновременно?

Вместо ответа Эйнштейн, неистово напевая мелодию «Highway to hell»[6], в ритме песни нажимал на грудь лежащего на полу парня.

– Мы теперь всегда так делаем. Ты больше не с нами, поэтому у нас нет выбора, – запыхавшись, пробормотал он. – Мы переходим на ту сторону по двое, с интервалом в полчаса, чтобы у третьего было достаточно времени для каждого возвращения. До сих пор всё шло хорошо. Фарис превысил время на двадцать пять минут, но несколько минут назад портал мерцал как обычно, он бы успел. Только вот он до сих пор не проснулся. – Слёзы текли по его щекам, очки едва заметно запотели. – Почему он не просыпается?

Зелёная линия несколько раз неравномерно подпрыгнула.

– Прошло слишком много времени! Ему нужен адреналин! – Ким ринулась к шкафу, стоявшему сбоку, и вернулась со шприцем, вытаскивая его на бегу из стерильной упаковки. – Один миллилитр супраренина, разведённого на десять миллилитров, в вену! – Она потянулась к руке парня. – Хорошо, что хоть катетер нормальный поставили, – сказала она, отсоединяя трубку капельницы и присоединяя шприц. Её рука при этом слегка дрожала.

– Только потому, что я всегда на этом настаиваю. – Эйнштейн пристально глядел на монитор. Его седые волосы вводили в заблуждение – теперь я увидел, что ему было лет двадцать, не больше. В тот момент он выглядел ещё моложе, с широко раскрытыми от страха глазами за стёклами круглых очков. – Фарис каждый раз твердит, что это лишнее. Чтоб я успокоился и не действовал на нервы. Ты же его знаешь. – Фыркнув, он втянул воздух. – Я его убить готов, пусть только сначала вернётся.