Чёрт, он просунул руку между моим сиденьем и дверцей, наглый, гладит мою кожу, а в зеркале заднего вида отражается его наглая усмешка. Марка упирается подбородком в подголовник моего кресла, держит в зеркальном фокусе мои глаза и медленно облизывает губы.

Дёргаю рукой, высвобождаюсь, не знаю, куда себя деть, а Марк смеётся и качает головой, отстраняясь и устраиваясь на диванчике. Будто ничего только что не делал, словно мне показалось.

Но отпечатки его пальцев, горящие следы прикосновений, пылают на моей коже.

Чёрт, чёрт…

Я смотрю в окно, радуюсь, что до дома всего несколько минут осталось — иначе просто не выдержу, а когда Анфиса паркуется в моём дворе, готова прыгать от радости.

Я так устала за последние сутки, так вымоталась, что хочу сейчас лишь одного: упасть на кровать и спать, спать, пока вечер не наступит. А потом вернуться из больницы и снова спать.

— Значит, договорились, да? — Анфиса берёт меня за руку, смотрит ласково в глаза, а у меня в носу щиплет от её безмолвной заботы. — Завтра тогда, сразу после больницы, я тебя жду.

Я заверяю, что уговор в силе, распахиваю дверцу машины и буквально вываливаюсь на улицу. Надо скорее попасть домой, нужно привести мысли в порядок и настроиться на будущую работу.

11. 10 глава

Марта.

Маме уже намного лучше: на щеках появился румянец, а во взгляде ясность. Когда переступаю порог её палаты, милая молодая медсестра как раз заканчивает ставить капельницу и выходит из палаты, улыбнувшись мне на прощание.

— Я вот тут яблок твоих любимых принесла, семеринку, — ставлю пакет и тяжело вздыхаю, увидев полный контейнер супа. Мама так и не поела, даже обратно на тумбочку демонстративно мою передачку поставила.

Ну почему взрослые люди, заболев, иногда себя хуже детей ведут?

Отставляю этот вопрос без ответа, поправляю на плечах халат и шуршу бахилами к койке. Стул, уже ставший родным, знакомо скрипит подо мной, а мамина ладонь тёплая, а не пугающе ледяная, как в самом начале.

— Какая же ты у меня уже взрослая, — восхищается мама и шмыгает носом. — Такая ответственная. А яблоки лучше бы сама поела, тебе нужнее витамины. И вообще, тут отлично кормят, а у меня совсем аппетита нет. Не утруждайся, хорошо? Отдыхай больше и гуляй, у тебя был тяжёлый год.

В этом вся мама, и я лишь цокаю языком, чтобы выдумывать перестала. Но вдруг она мрачнеет, качает головой, а в глазах мимолётная грусть.

— Что такое, а? О чём печалится моя королева?

Мама прыскает от смеха — её всегда забавляло это прозвище, которое я придумала для неё ещё в раннем детстве.

— Я вот разболелась, тебе камнем на шею упала, пока работать не смогу, а ты… ты же все деньги на мои лекарства потратила, да? — и это она ещё не знает, что наших-то не хватило.

Она говорит торопливо, словно боится не успеть высказать всё, что думает, а я глажу её по руке.

— Мам, я… у меня всё будет хорошо, не беспокойся. Я работу нашла.

Мама внимательно смотрит на меня, обдумывает сказанное, морщит лоб.

— Снова в закусочной? — с недовольным вздохом. — Допоздна за копейки?

— Нет, мне Анфиса Игоревна предложила на время твоей болезни поработать у них, — смеюсь. — Говорит, я надёжная. И зарплата намного выше, чем в закусочной. Отличная идея, да?

Мама вздыхает, отводит взгляд, смотрит в окно, за которым бушует лето. Ей не понравилось предложение Орловой? Вероятно, да, иначе не молчала бы так долго, не хмурилась настолько сильно. Но из-за чего? За все четыре года она ни разу не говорила ничего плохого о ком-то из своих работодателей — наоборот, всегда защищала их, если в прессе выходила очередная жёлтая статейка.