Ты так быстро летишь с горы, -
Удержать не под силу!
- Это Микумэ? – вскинула брови девушка. – Я не знаю такого!
- Это я, – отвернулся Таймэн, краснея. – Я принесу шампанское.
Мэй озадаченно поглядела ему вслед. Боги! Да какой же он настоящий? Он как шкатулка с секретом – открывается с разных граней.
- Прекрасная, позвольте пригласить вас на танец! – рядом с Мэй появился учитель географии, кудрявый смуглый мужчина. Явно уроженец южной провинции.
Отказать ему повода не было, но отчего-то Мэй колебалась. Ей не хотелось танцевать. С ним не хотелось. Но Тая найти глазами ей не удалось, и она вымученно улыбнулась и подала руку. Как же его зовут? Филипп? Франциск? А, Людвиг!
- Вы скучаете, – уверенно заявил кудрявый, притягивая ее к себе. – Я не могу допустить, чтобы в самую длинную ночь в году такая красавица скучала!
Мэй досадливо вздохнула. Она вспомнила, почему терпеть не могла балы: слишком близко прижимаются эти мужчины в танце. Слишком жадно глазеют в декольте. Слишком уверены в своей неотразимости.
Шаг, шаг, шаг, поворот. Что он там заливается, как соловей, не давая насладиться танцем?
- Вы очень красивая женщина, Мэй! Ваши глаза...
- Я знаю. Они узкие. И черные.
- Я хотел сказать, что они как у кошки, – не смутился Людвиг. – И вся вы такая грациозная... словно снежный барс.
- А еще я белая и пушистая, только шерстью внутрь.
Он аж с шага сбился, а Мэй, наконец, нашла глазами Тая. "Спаси меня!" – взмолилась она одними глазами, и он понял. Сунул кому-то бокалы с шампанским и решительно направился к ним.
- Позвольте я украду вашу даму, – решительно оттеснил он кудрявого. – И не спорьте, я гость вашей страны и к тому же почти Император.
Мэй солнечно ему улыбнулась и положила одну ладонь на рукав Тая, а другую на плечо. Он хорошо танцевал – чуть неловко, но старательно, а еще лучше молчал, сосредоточенно пыхтя и губами считая шаги. Не прижимался к ней, пару раз наступил на ногу, но все же Мэй наслаждалась. Когда танец закончился, Таймэн сразу оттащил ее в сторону.
- Этот круглоглазый уродец настолько же противный, как пауки? – нетерпеливо спросил он. – Я хочу свою награду!
- Запиши на мой счет, – легкомысленно хихикнула Мэй. – Сегодня не твой день, приятель.
- Некуда записывать, – вздохнул Тай с притворной грустью. – Ты так и не подарила мне тетрадь.
- А разве уже полночь?
- Через две минуты. А ты думала, зачем я отвел тебя в сторону? В полночь ты будешь только моей!
Мэй восхищенно и совершенно неаристократично присвистнула.
- А ты хитер, – с уважением сказала она.
- Да, – согласился Тай. – Слышишь? Полночь.
- Рано еще, – попыталась возразить она, но маг-светильники вспыхнули и погасли.
В полночь всегда гасили свет на четверть часа – такой обычай. Заканчивался старый год. Начинался новый. Эти минуты символизировали торжество смерти – смерти для прошлых ошибок и обид. Парочки в эти несколько тёмных минут обычно целовались; выходит, Тай знал об этой традиции и специально утащил ее в сторону. Однако он и тут обманул ее – хитрец! Поцелуи? О нет! Мужская ладонь зажала ей рот, а горячие губы прижались к ямочке между ключицами, а потом нахально спустились к груди. Она придушенно и гневно всхрапнула, совсем как породистая лошадь, и тут же почувствовала, как запястья, а потом локти и плечи опутывает водная плеть, стягивая их за спиной и заставляя свести лопатки.
- Не шуми, мэйли, – прошептал ей в ухо Тай. – Я не успею сорвать твой цветок. Просто понюхаю его. А будешь кричать – что люди скажут?
Он интуитивно ударил в больное место: когда твоя мать – бывшая куртизанка, ты всегда думаешь о том, что люди скажут. Мэй очень боялась позора и поэтому замерла на месте молча, даже когда он убрал ладонь от ее рта. Даже когда наглые пальцы проникли в декольте, резко оттягивая его вниз и подхватывая грудь. Даже когда обжигающие губы обхватил сосок. Она едва удерживалась от стона; могла бы – зажала бы себе рот сама, но руки были связаны. А он не щадил ее, жадно засасывая грудь, прикусывая зубами сосок и тут же смягчая такую сладкую боль нежными движениями языка. Мэй все же всхлипнула – столь обжигающих ощущений она никак не ожидала, но Таймэн понял ее по-своему. Отпустил, поправил декольте, убрал путы... и прошептал еле слышно: