– Пока он доберётся до того, что у меня под юбкой, устанет… или запутается в юбках.

Я ухмыльнулся, но это выглядело так, будто бы я завидую Князю Дмитрию. Впрочем, какая-то часть правды в этом была.

Сад вокруг нас переливался в лучах заходящего солнца. Высокие тополя шелестели листвой, а в пруду лениво плавали лебеди, время от времени издавая свои трубные звуки. Воздух был наполнен ароматом цветов и свежескошенной травы, но даже эти приятные запахи не могли заглушить тот неприятный привкус ревности, который вдруг появился у меня во рту.

– Знаете, – начал я, пытаясь скрыть свои истинные чувства за маской безразличия, – я бы на его месте тоже потерял голову. В этом платье вы выглядите… – Я запнулся, понимая, что чуть не сказал лишнего.

Октябрина улыбнулась, явно довольная моей неуклюжей попыткой сделать комплимент.

– Спасибо, Виктор. Но вы тоже выглядите весьма презентабельно в этом камзоле.

Я оправил свой наряд, чувствуя, как подкладка натирает плечи.

– Да уж, – хмыкнул я, – только вот чувствую себя в нём как в смирительной рубашке.

– О, не переживайте, – рассмеялась она, – через пару часов вы привыкнете.

Я посмотрел на небо, где облака окрасились в багряные тона.

– До бала осталось всего ничего. Нужно подготовиться.

– Вы правы, – кивнула Октябрина, поднимаясь со скамьи. Её платье заструилось, словно река расплавленного золота.

Я встал следом, чувствуя, как сердце бьётся чаще обычного.

– Я провожу вас до ваших покоев.

– Не стоит беспокоиться, – улыбнулась она, – я знаю дорогу.

– Нет, – я взял её под руку, стараясь не выдать своего волнения, – я хочу убедиться, что с вами всё будет в порядке.

Мы шли по извилистым дорожкам сада, и каждый раз, когда её рука касалась моей, по телу пробегали мурашки. Я старался не думать о том, что завтра вечером другой мужчина будет держать её в своих объятиях, кружа в танце.

– Виктор, – она остановилась и посмотрела мне в глаза, – вы ведь не ревнуете, правда?

Я пожал плечами, пытаясь сохранить невозмутимость.

– С чего бы мне ревновать? Вы моя коллега, и всё.

– И всё? – эхом отозвалась она, приподняв бровь.

Я открыл рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле.

Что я мог сказать? Что каждый раз, когда вижу её улыбку, моё сердце начинает биться чаще? Что мысль о том, что другой мужчина будет прикасаться к ней, заставляет меня сжимать кулаки до боли?

– Октябрина, – наконец выдавил я, – я…

Но она лишь улыбнулась и продолжила путь, оставив меня стоять посреди сада, глядя ей вслед.

– Я буду ждать вас на балу, – донёсся её голос сквозь шелест листвы.

Я проводил её взглядом, пока она не исчезла за поворотом. Затем тяжело вздохнул и поправил камзол, чувствуя, как внутри всё переворачивается от смеси чувств: тревоги, ревности и чего-то ещё, что я пока не решался назвать.

Утро началось слишком мирно для мира, где мы застряли. Солнце пробивалось сквозь тяжелые штофные шторы, золотя пыль, что кружилась в воздухе, будто танцуя менуэт. Октябрина, сидя напротив, с аппетитом уплетала кашу с малиновым вареньем, а я пытался сосредоточиться на крошечной чашке кофе – точнее, на том, что здесь называли кофе. Жидкость напоминала болотную жижу с нотками горелого дуба.

– Надо же, – Октябрина лизнула ложку, оставив на ней алый след варенья. – А здесь даже каша вкусная. Думала, в XVIII веке только хлеб да квас.

– И парики, – буркнул я, отодвигая чашку. – Кстати, твой съехал набок.

Она потянулась к зеркалу в резной раме, поправляя шиньон, но тут дверь распахнулась с таким грохотом, что Лупа, дремавший на подоконнике, швырнулся под кровать.