У Толстого «В<ойне и> м<ире»> вовсе нет поэтов, стихотворцев того времени, и Денисов «В<ойны и> м<ира»> и вовсе не Денис Давыдов.

Надо ставить «В. М.» и «А<нну> К<аренину>» в кино. Иначе не решить вопроса. Но «Козаки» и «Воскресенье» не решают.

«Кроткая»[418] поставлена очень хорошо, удачно, но это не «Братья Карамазовы», не «П<реступление> и н<аказание»>, не «Идиот».

«Темное чувство собственного долга»[419].

<Пушкин> «Арап Петра Великого».

«Евг<ений> Он<егин> – «энциклопедия русской жизни». Какая чепуха. Роман вечен из<-за> трагической судьбы Ленского, из<-за> драмы Татьяны. Решение опять только «в миноре» – ибо это высшее решение. Любовь и смерть.

22 июня 1961 г.

Вот современные стихи:

Поэзия это личный опыт, боль, но это боль и опыт поколения, времени.

В Эрмитаже. Выставка Гуттузо[420].

Граница реализма проходит ныне в другом месте, чем сто и тысячу лет назад.

Импрессионистов никак не обойдешь, [нрзб].

Граница между абстракционизмом и реализмом. Поиски Пикассо с символикой идеограмм, искусством фрески – все это попытки наметить новые линии, границы, рубежи.

Орленев[421]. Шекспир

Бескультурье Орленева было бесконечным. Он даже «Гамлета» исправлял, вставляя в шекспировский текст собственные фразы:

Не постеснялся написать об этом в мемуарах.

27 августа. «Алые паруса»[422]. Бездарная Вертинская – Ассоль. «Реализм», гнетущий гриновское начало. Ведь «Алые паруса» – феерия! феерия! а тут провинциальный спектакль драмы Островского.

У нас даже Толстого – писателя, которого очень легко ставить в кино нашего плана – перегружают, хотя у Толстого никаких символов, никаких вторых планов, никаких подтекстов – нет.

Чехова ставить уже трудней, а Достоевский требует большой удачи.

27 августа. Прохожий иностранец. «У нас есть Могила неизвестного солдата, а у вас – неизвестного ученого».

«Друг мой Колька»[423] – нелепая необходимость героического поступка с опасностью для жизни, чтобы доказать то, чего не надо доказывать.

Концепция Космодемьянской. Юридическая основа известна.

Жизнь человека оправдывается его интересами, его устремлениями на высокое.

Толстой гораздо проще, примитивнее Чехова. У Чехова и подтексты, и вторые планы, чего у Толстого вовсе нет. И напрасно он хвалился «архитектурой» «Анны Карениной».

Там механически смешаны два романа.

Чехов же сложнее, литературнее, более писатель, чем Толстой. Притом Чехов – человек решенных вопросов, что очень важно. («Но ты, художник, твердо веруй в начала и концы…»[424].

Конец ознакомительного фрагмента.