Искусство – не отражение жизни, оно – сама жизнь.

«Пушкин» – книга, которую Тынянов опоздал написать.

Таль – не Алехин. Успехи Таля – успехи скорее психологического, чем шахматного порядка.

Старая лошадь стоила во много раз дороже, чем молодая кобыла.

12 апреля. Поразительная новость, к которой, впрочем, все были готовы. Передачи телевидения начались в двенадцатом часу дня – уже после того, как космонавт вернулся из полета – и в течение двух часов на экране телевизора сообщали: «пролетел над Африкой, готовится к спуску» – в то время как все это было проделано часа два-три ранее.

14 апреля. Гагарин. Грамотный солдат. Очень уверенный, очень. Держится вовсе независимо, без тени волнения. Поздравлял весь мир, кроме Мао Цзедуна.

Это, конечно, самое сильное, самое незабываемое.

Стыд, совесть и неполноценность.

Тендряков – «Суд» («Новый мир»)[413].

Волнения героев, составляющие суть «Суда», понятны только людям сталинского времени. Это – рассказ о бесправии, ибо ведь нельзя судить за несчастный случай.

Труп из тряпок, брошенный ночью под фары автомашины в каком-то подмосковном городке ночью. Развлечения местных подростков.

Что знаем мы о влиянии неба.

Надо запретить авторам использовать в комедийном плане названия, значащие другое, большое, серьезное.

Фильм называется «Роман и Франческа»[414].

А кукольная постановка театра Образцова – «Божественная комедия».

Смерть – это тихая жизнь на другом берегу, надо доплыть, додышать…

«Если парни всего мира…»[415] Нет слова вместо никуда не годного: «парни», вовсе не подходящего здесь.

Человеческий язык беден, а не богат. Он с трудом передает мысли и то далеко не всегда – только в идеале может передать – и не может передать сотой части чувств, их оттенков, полутонов, полунамеков.

Значительная часть выражается в интонации, в намеке, и без этого – нет языка.

Кто может описать человеческое лицо, смену выражений на нем. Разве есть такой язык. Может быть, можно описать лицо актера – оно гораздо проще лица обыкновенного человека. Оно стандартизировано, подчинено определенным законам. Складки его сдвигаются по команде в театральной школе.

Но лицо обыкновенного человека описать невозможно. Это – невероятный, немыслимый труд.

Я не хочу и не имею права посылать кого-нибудь на смерть. И сам не хочу умирать по чьему-то приказу.

Страшный подарок

Космонавту Гагарину московские писатели сделали страшный подарок – каждый подарил по книге с автографом и взяли с него слово все прочесть.

Деталь – это художественная подробность, ставшая символом, образом.

18 мая 1960

Маргарита Н.: А ваш портрет был на выставке[416]. Все спрашивали: Кто это? Кто это? Какое знакомое лицо.

Я: Скажите им, что я – лицо времени – потому и знаком всем.

Автор пишет: «с необъяснимым наслаждением».

Писатель для того и существует, чтобы объяснить необъяснимое в поведении людей.

Ничего «необъяснимого» не должно в рассказе быть.

Наше знамя – не ясность, а точность.

Время сделало меня поэтом, а иначе чем бы защитило.

Московские валютчики держались с большим достоинством, чем троцкисты в тридцатые годы. Ян <Рокотов> подвел базу: «В советском обществе большой спрос на негодяев».

(«Литгазета», статья Славина или Розова[417], 10 июня 1961.)

Писатель, поэт не открывает никаких путей. По тем дорогам, по которым он прошел, уже нельзя ходить.

Кроме известных примеров, когда гений пожирает таланты.

Война неизмеримо проще лагеря. Это и ясно, понять не трудно.

Крещение – был великий протест. И остались людьми.

Чего нет на Севере

Что запомнилось после возвращения в Озерках – вокзальная уборная с удивительным спуском воды, а главное, с обилием надписей, похабных надписей. К такой литературе я не был приучен на Севере.