– Поняли, – буркнул Дымчик, – Инки с буфета, как не понять.

Вышли на улицу, и их обдало холодом и ветром.

– Ни фига себе, – продолжал бурчать Дымчик, – полчаса по такому зусману! Я не дойду!

– Оставайся, – резко бросила Лиза, – сиди на вокзале и жди. А можешь купить билет и ехать обратно!

– Лизка, не злись, – испугался Дымчик, – я просто так, для проформы! Ты же в курсе, что я нытик!

– В курсе, – кивнула Лиза, прибавив шагу, – еще бы не в курсе.

Он тут же нагнал ее и взял за руку. Лиза усмехнулась – что на него обижаться…

До дома шли минут сорок, а не обещанных тридцать. Не ходьба, а мука, по такой-то погоде – и как тут люди живут? Ладно, заставили, но добровольно?

И вот нужный дом, и почти занесенный подъезд, к нему протоптана еле заметная тропка. Над дверью предсмертно мерцает голая лампочка. Дверь поддалась не без труда.

В темном подъезде так же холодно, как и на улице. Лиза дотронулась до батареи: еле теплая. Наверняка так же и в квартирах.

Вспомнилось паровое отопление в московских квартирах, огромные чугунные батареи, не дотронуться: обожжешься.

Звонок в третьей квартире на втором этаже не работал. Переглянулись и постучали. Тишина.

– Спит, – недовольно буркнул Дымчик, – а что еще делать в такую холодину? Я бы и сам не прочь. Лиз, а ты узнавала, здесь есть гостиница?

– Гостевой дом, – ответила Лиза. – Что, подождем?

– А если она уехала? – желчно осведомился Дымчик. – Или ушла на работу? Сколько мы здесь выдержим? Час, полтора? И все, в больницу с обморожением. Кстати! А больница здесь есть?

Лиза глянула на него. Все понятно: в глазах испуг и отчаяние – ничего удивительного.

«А в этом подъезде мы и вправду околеем… Да, надо сваливать. Устроимся в гостевой дом, а вечером вернусь. Или не вернусь. Может, и вправду уехать?»

Они спустились на первый этаж и столкнулись с женщиной, вошедшей в подъезд. Лицо, укутанное в огромный серый платок, черное пальто с потертыми обшлагами, валенки, мохнатые варежки. Женщина отряхивала пальто, варежки и стучала ногами, пытаясь смахнуть с валенок снег.

Увидев их, удивилась.

– А вы, ребятки, к кому?

Дымчик презрительно хмыкнул и демонстративно отвернулся.

– Мы к Марии Топольницкой, – срывающимся голосом ответила Лиза. – Вы ее знаете?

Женщина скинула платок.

– Знаю, – усмехнулась она. – Как не знать. Это я. Вы по какому вопросу?

– По вопросу родственных связей, – иронически хмыкнул Дымчик. – А это, собственно, ее родная дочь.

Женщина побледнела, прикусила губу и тихо сказала:

– Пойдемте.

Держась рукой за перила, она тяжело, по-стариковски, поднималась по лестнице.

В квартиру зашли молча.

Хозяйка включила свет и кивнула:

– Раздевайтесь! Вот вешалка, вот тапки, а я, – тяжело вздохнула она, – чайник поставлю.

Разделись, нашли разношенные меховые тапочки. Дымчик скривился и остался в носках. В доме было тепло.

Комната была довольно большой, но с непривычно низким, заклеенным желтоватой от времени бумагой потолком. Из обстановки – потертый раскладной диван, журнальный столик, прикрытый салфеткой, три самодельные, плотно уставленные книгами полки… В углу телевизор, перед которым стояли два разномастных, покрытых накидками кресла. Освещали комнату торшер и настольная лампа, а верхнего света не было: при таком потолке о лампочку головой можно биться.

Женщина сняла пальто, и Лиза впервые смогла разглядеть свою мать.

Статная, высокая, с еще очень приличной фигурой – не расплывшейся талией, большой грудью, женственными бедрами. Обветренное и неухоженное лицо было бескровно-бледным, немного надменным, аристократичным. Высокий, белый, без морщин, лоб. Прямой нос, большие темно-карие, под широкими веками, глаза. Узкий и сухой бледный рот, слегка вздернутый подбородок. Волосы – когда-то темные, а теперь больше седые – были расчесаны на прямой пробор и уложены в растрепавшийся узел.