— А хочешь, расскажу, как всё было? – саркастически ухмыляюсь. - Ты настолько струсил, настолько не хотел брать ответственность, что тебе было удобно поверить во всё, что угодно. Вот ты и придумал для себя байку про «мнение врача». А сейчас ты на ней настаиваешь, чтобы хоть как-то оправдаться. Мол, это всё он, подлец, виноват, а я-то хороший.

Михаил снова присасывается к бутылке с кактусовой водкой. Я отхожу к окну и невидящим взглядом впериваюсь в кромешную темень за стеклом.

— Даш, прости меня. Прости, пожалуйста! Ну что мне сделать? На колени встать? Если бы я только знал, я бы никогда в жизни… Я так сожалею, что поверил ему, а не тебе… Даша! Ну прости меня!

Я столько лет хотела услышать эти слова. Мечтала увидеть раскаявшегося Соболева. А когда это случилось, ничего не чувствую. Во мне будто не осталось никаких эмоций. Вместо души - зияющая чёрная дыра.

— Соболев, да я давно простила, но не забыла. Ты меня убийцей сделал, а такое хрен забудешь, - отвечаю спокойно.

— Но ведь ещё не поздно всё исправить, - он понижает голос до своей фирменной обаятельной хрипотцы. - Я люблю тебя, Даш. Мы можем быть вместе и...

— Ты совсем больной на голову? Или перепил? – оборачиваюсь и внимательно скольжу глазами по его лицу.

— Я клянусь, что люблю тебя. Всегда любил! Дашунь, давай попробуем начать всё сначала? – Михаил кладёт руки мне на плечи.

— Соболев, иди на хер, - устало выдыхаю. Ощущение, что я разгрузила три вагона угля.

— Я бы очень хотел от тебя дочку, - Михаил настолько обаятельно улыбается, что с лёгкостью растопил бы глыбу льда.

— Вон! - отталкиваю его. - Я сказала: «Пошёл вон!» – ору не своим голосом.

Соболеву хватает ума не спорить. Он уходит. А я падаю на кровать крестом.

Что девочки делают, когда им больно? Звонят подружкам или маме. Я давно уже никому не звоню. И не плачу. С тех пор, как вышла из клиники двенадцать лет назад. В тот день у меня будто атрофировалось сердце, а вместе с ним все чувства. Я стала эмоциональным инвалидом. Ну то есть, я способна иногда дать слабину, позволить себе забыться на мгновение, но вовремя торможу любой душевный порыв.

Тогда какого хрена по моим щекам сейчас текут крокодиловы слёзы? Кого я оплакиваю? Девочку, которая когда-то с восторгом смотрела на этот мир и на людей? Так её уже давно нет. Вычистили вместе с неродившимся ребёнком.

– Соберись, тряпка, - шиплю сквозь сжатые зубы, понимая, что у меня начинается натуральная истерика. Будто за все прошедшие годы прорвало плотину.

Я точно знаю, что одну боль может только перекрыть другая. Поэтому с остервенением сжимаю стакан рукой. Он ожидаемо лопается. Острые осколки впиваются в ладонь. Кровь крупными каплями капает на ковролин. А мне не становится легче.

Мне вообще никак. Отрешённо смотрю на кровь, на порезанную ладонь. Я просто хочу сбежать. От себя, от призраков прошлого, от Соболева, от всего дерьма, которое мне пришлось из-за него пережить. Накрывает невыносимое, просто дичайшее желание уткнуться в надёжное плечо, и чтобы кто-нибудь более сильный, чем я, обнял, погладил по голове и сказал, что всё пройдёт. Пусть это будет даже ложь, потому что есть вещи, которые никогда не проходят.

Повинуясь импульсу, открываю мессенджер и пишу Давиду: «Приезжай».