– Не будем спорить. Не важно. – Он улыбнулся и добавил: – А теперь о будущем. Ты можешь остаться до воскресенья?

– С удовольствием. Но придется утром выехать пораньше: племянница ждет меня в Рождественский сочельник к полудню.

– А где она живет?

– В Эксетере – я упоминал в письме.

– А, ну да. Договорились. Мы будем проводить вместе вечера, а днем, боюсь, мне придется работать.

– Я и сам буду занят большую часть дня.

– Да, ты писал. Надеюсь, проклятый холод и туман не очень тебе помешают.

Я улыбнулся. Странно сказать, но у Остина всегда была склонность к проказам. Всего несколько дней назад я обратился к нему в письме с вопросом, удобно ли будет, если я нарушу нашу договоренность и приеду, не предупредив его заранее. Он ответил, что будет очень рад. А перенес я свой приезд на более раннее время вот почему. Получив от Остина приглашение, я вспомнил, что в библиотеке колледжа хранятся не внесенные в каталог бумаги, которые принадлежали некоему Пеппердайну, антикварию (он посетил город вскоре после Реставрации). Просматривая их, я наткнулся на письмо, которое – как я объяснил Остину – сулило разрешение многолетнего ученого спора, связанного с моим любимым периодом – царствованием короля Альфреда[2]: нужно было только разыскать в библиотеке настоятеля и капитула[3] некий документ. Я загорелся и поменял свои планы: задумал навестить Остина по пути к племяннице, а не в новом году, когда буду возвращаться.

– Я думал, – продолжал он, – после долгой дороги тебе захочется провести вечер дома, а я приготовлю ужин.

– Как в старые добрые времена! – воскликнул я. – Помнишь? Когда мы жили на Сидни-стрит, мы по очереди жарили на рашпере отбивные?

Нахлынули воспоминания, и у меня на глаза навернулись слезы.

Остин кивнул.

– Помнишь твои «отбивные святого Лаврентия», как ты их называл? Зажаренные до хруста, как бедный святой? Эти трапезы ты называл «аутодафе»[4], ибо, по твоим словам, от едоков требовалось больше веры, чем от несчастных жертв инквизиции.

Он улыбнулся, тронутый, скорее всего, не этими воспоминаниями, а тем, что я их храню.

– Я запасся бараньими отбивными и каперсами. За прошедшие годы я поднабрался опыта и обещаю: их можно будет есть без всяких мук.

Странно было думать, что Остин самостоятельно ведет хозяйство. В былые годы он не отличался опрятностью: в его комнате в колледже пол вечно был усеян крошками, одежда валялась на стульях, посуда подолгу стояла немытой. Впрочем, комната, где я находился сейчас, содержалась немногим лучше.

– Пойдем, я покажу тебе твою спальню. Ты, наверное, захочешь умыться, пока я готовлю.

– Я успею заглянуть в собор? Долго сидел в поезде – неплохо бы размять ноги.

– Ужин будет готов через полчаса, не раньше.

– А собор в такое время еще открыт?

– Сегодня – открыт.

– Отлично. Мне не терпится увидеть деамбулаторий[5].

Остин, как мне показалось, даже вздрогнул от удивления:

– Я думал, ты прежде здесь не бывал.

– Ну да, старина, но я прекрасно знаю собор по описаниям и картинкам. Деамбулаторий там один из красивейших во всей Англии.

– Что ты говоришь? – бросил он рассеянно.

– Да и в целом здание прелюбопытное, к тому же в совершенной сохранности. – Я припомнил, что обнаружил по прибытии, а также расплывчатый ответ, данный кебменом, и спросил: – Там теперь ведутся работы?

Он усмехнулся:

– Ты затронул больной вопрос: никогда прежде горожане так не схлестывались между собой.

– То есть со времен осады. Не забывай об этом.

– Работы действительно ведутся, потому-то туда и можно проникнуть так поздно.

– А что за работы? Не реставрационные, как принято говорить?