— Быть этого не может, — рыкнул Господарь. — Она не могла!..

Только оправившийся после приступа, он получил второй удар, еще сильнее первого. Каково это, перенести столько?

Я лишь горько покачала головой, ото всей души сочувствуя Господарю. Судя по всему, он без ума любил свою супругу. Целовал письма от нее! Тайно перечитывал! И каждый раз платил чудовищной болью за свою любовь!

— За что она так?.. — с содроганием прошептала я.

— За доброту, — рыкнул Господарь яростно. — Ее дом задумал презлое. Ее родня готовила покушение, но оно быстро было раскрыто. Чтобы я пощадил их, Альба согласилась стать моею. Клялась в верности и покорности! Неужто солгала?!

— Можно проверить, — тут же горячо вступился красавец-слуга. — Чтобы не обвинять голословно и не злословить. Я готов взять это письмо вместо вас, и…

— Ты не посмеешь читать ее письмо! — прорычал Господарь, яростно стискивая кулаки.

— Мне его и не нужно читать, — ответил слуга. — Ведь не написанные же в нем слова вас ранят! Я лишь коснусь его.

— Ты не представляешь себе боли, что обрушится на тебя, если эта догадка верна.

— И все же я готов рискнуть, — слуга опустился на колено и склонил голову. — Ради вас, Господарь.

Некоторое время Господарь молчал. Затем, решившись, звонко щелкнул пальцами. И ему, как по мановению волшебной палочки, принесли его подседельную сумку.

Он сам ее раскрыл. Сам достал плотный, порядком помятый и грязноватый конверт. Верно, тот путешествовал с Господарем долго, и перечитывал письмо Господарь часто…

— Открой его.

Красавец слуга поднялся. Я заметила, как он колеблется, но это был лишь миг слабости.

Затем он решительно открыл конверт, откинув клапан со сломанной сургучной печатью, и осторожно вытянул письмо.

— Чувствуешь что-нибудь?

Слуга провел пальцами по строкам, принюхался к пальцам.

— Ничего, — ответил он задумчиво. — Разве что…

— Ну?

— Пальцы немного покалывает, — произнес он. — Совсем немного.

— Странно было б, если б яд начал действовать немедленно, — сказала я. — Тогда сразу было бы ясно, что письмо отравлено. И Господарь к нему больше не прикоснулся бы.

Слуга осторожно провел пальцами по губам, и вдруг охнул.

— Жжет! — вскричал он, тыльной стороной ладони стараясь оттереть едкий вкус. Но, разумеется, ничего у него не получилось. Он с рыданиями упал на колени, ногтями исцарапывая лицо, которое под действием яда стало вдруг меняться. Судороги стянули его так, что красивый молодой человек мигом обратился в ужасного урода, изо рта которого текли слюни.

А он даже слова не мог сказать. Губы и язык его тоже свело судорогой, обнажив зубы в чудовищном оскале.

Он вопил и рычал, весь дрожа, пока я, не отойдя от первого шока, не плеснула ему в лицо остатки зелья из своего котелка.

Судороги через пару мгновений прекратились. Молодой человек упал, как подкошенный, лицом в пол, рыдая от перенесенной боли.

А письмо, намокнув в моем отваре, вдруг почернело, будто его кинули в огонь…

— Чернила отравлены, — заметил Господарь, наблюдая, как корчится бумага со лживыми словами любви, предназначенными ему.

— Нужно… нужно провести дознание, — сквозь слезы произнес молодой человек, кое-как приходя в себя и отирая мокрое дрожащее лицо. — Сама ли госпожа это сделала… или… или кто-то иной отравил ее письма.

— Проведем, — ответил Господарь глухо. — Эй, там! Заберите его! Положите в мой шатер, пусть отойдет от болезни… Но что мне теперь делать? Я искалечен. Изъеден ее ядом снаружи и изнутри. Долго ли протяну, даже если перестану читать ее ложь?

Голос его как будто ослаб.