Остатками яйца залила и как следует встряхнула сковороду над огнем.

— Сейчас поедим и немного поработаем, —сказала я, глядя, как Лиззи тянет шею, наблюдая за шкворчащими на сковороде яйцами. — Раз уж куры у нас есть, придется за ними ухаживать.

Гренки наши были готовы в пять минут.

Их я выложила на тарелку и поставила еду перед девочкой.

— Ешь, — велела я.

Та подняла на меня глазенки, в которых все еще плавали стыд и раскаяние.

— А ты, сестрица? — прошептала она.

— И я поем.

Бедный ребенок. Она все еще не верила, что ее не будут наказывать, бить, морить голодом… Мне придется приложить много усилий, чтоб она снова поверила людям. Чтоб перестала смотреть, как забитый зверек.

Наелась она быстро, хоть и ела поначалу жадно, хватая горячие куски. Но не осилила и половину своей порции хлеба, жареного с яйцами. Отодвинула тарелку, дожевывая кусочек.

— Эх ты, — улыбнулась я, глядя, как ее глазки от сытости закрываются. — Ешь, как птичка. Ну, давай, залазь под ковер. А я тебе горячего чая налью.

Сегодня я дала ей кусочек сахара поменьше. Доброта добротой, но экономить все же надо было.

Сама присела рядом с ребенком, принялась за еду, прихлебывая чай из старой глиняной чашки и размышляя.

Куры это хорошо.

Это яйца, это мясо, в конце концов. Уже не так голодно. А по весне, если вычистить их клетушку, то и удобрение хорошее для моих теплиц.

От мыслей о теплицах у меня сердце сжалось.

Какие у меня были теплицы! Там росло все, и зелень для стола, и томаты, и редкие растения. И даже грибы-вешенки. Но, кажется, та же Клотильда побила все стекла. Она была словно стихийное бедствие. Как слон в посудной лавке. Но, подозреваю, это не природная неуклюжесть. Она ломала и крушила все налево и направо специально.

Просто чтобы переломать.

Чтобы испортить, испоганить то, что было устроено с любовью и заботой. То, что делало меня чуточку лучше самой Клотильды. Ведь травы, цветы, теплицы — это прилежный труд и аккуратность. А сама Клотильда работать не любила…

После еды больше всего хотелось упасть и уснуть. Но я понимала, что спать не время.

— Нужно позаботиться о наших курочках, — сказала я задремывающей Лиззи. — Они теперь наши главные кормилицы!

Я прикрыла ее ковром, подкинула еще поленце-другое в камин и направилась в курятник.

Он был очень грязным, очень.

Гнезда, пара деревянных ящиков, были просто скользкими от помета.

Я вычистила из них остатки грязной соломы, решительно промыла их пучком свежей, чистой, и снаружи, и внутри.

Из той копны, что со мной привезли, надергала помягче, настелила курам в гнезда, и много — на пол, надежно прикрыв зловонную жижу. Теперь здесь будет сухо и не будет вонять.

Проветрила клетушку, насыпала курам чистого зерна, а ящик закрыла, чтобы они его не пачкали.

В награду за свои труды по окончании всех работ в пышной свежей подстилке на полу нашла еще одно яйцо, свежее, горячее.

— Ну, теперь не пропадем! — прошептала я, зажав его в кулаке и улыбаясь до ушей.

***

Силы возвращались ко мне быстро. Даже странно, какое чудо способен сотворить крошечный кусок хлеба и спокойный отдых! Но я уже чувствовала, как силы возвращаются в мои руки.

Поэтому я решительно взяла снеговую лопату и решили идти к дому.

Я хотела поискать там что-нибудь, все равно что. В нашем положении любая мелочь, любая вещь— это ценность. Обрывок ткани, старая одежда. Соль. Мыло вот, например. Клотильда не взяла мыло, а ведь оно стоит очень дорого.

— Чем же Клотильда стирает, если мыла не знает, — удивилась я, натягивая тяжелую одежду.

— Щелоком же, — рассудительно ответила Лиззи, в свою очередь завязывая свои шерстяные платки. — Да и то не сама, а служанки ее. Видно, ты и вправду сильно болела, если этого не помнишь. Ты же тоже стирала для Клотильды.